Книги из серии "Рассказы"

— О, я это теперь хорошо знаю, — отвечал гусь, задрав голову кверху, чтобы зёрнам было легче скользить по пищеводу, — поэзия — это… гм… н-да… га-га… Это когда твоё же перо делает тебе больно. И супруги снова принялись за еду. 1937

III В жилах маленькой Хайрибэ текла кровь кочевников. Маленькой Хайрибэ с самого рождения не приходилось более месяца-двух жить на одном и том же месте. Кочевье прекращалось только зимой, когда вместо кибиток устраивались для жилья юрты, потому что в степи гуляли бураны, взметая белый снег, и неволя заставляла держаться поближе к обитаемым другими людьми местностям… Но что за жизнь зимой! Даже сурки спят в студёную пору в своих норках… Камыши умирают, и их обледенелые жёлтые листья жалобно стонут…

Это случилось при ярком мерцании южных созвездий, при кротком розовом сиянии зодиакального света, когда воздух был напоён ароматом тропических цветов, нёсшимся с островков волшебного архипелага… * * * Была таинственная тропическая ночь… Взволнованному воображению казалось, что море спит в объятиях неба, облачённого в сверкающую миллионами огней ризу… Белесоватая прозрачная дымка окутывала даль… Красавец «Курск» полным ходом шёл в необъятном просторе океана, оставляя за собой серебряную полосу…

4. Вьючные люди не имеют права жаловаться на тягость работы, но, в интересах справедливости, тягость эта ограничивается и облегчается следующими правилами: а) вьючный человек не обязан поднимать на себе грузы свыше 25 пудов или объёмом более 64 кубических аршин и может отказаться от переноски таких тяжёлых или громоздких грузов, б) вьючные люди имеют право заводить на свой счёт тачки и другие приспособления для облегчения своей работы и в) с согласия нанимателей они могут помогать друг другу при…

Сидя в телеге, приятели вели нескончаемый разговор чисто профессионального свойства (известно, что ни о чём другом, кроме театра, русские провинциальные актёры не говорят). В десятый раз повторялись старые анекдоты, вспоминались разные сцены и случаи из собственной жизни. Людмилина с негодованием рассказала в пятый раз, как она «послала к чертям купеческого сына Недошивина, приславшего за ней извозчика», Александров-Майский вспомнил, как его принимали в Бузулуке в роли Колычева, которую он исполнил…

— Порастреплет судёнышки, — сказал капитан. — Загуляла матушка-моряна, — заметил лоцман. — Эй, на носу! Поглядывай!.. — Есть… Поглядываем!.. — ответили с носу. — Что-то баржи наши, Трофимыч? — Чего им сдеется, Григорий Максимыч! — сказал лоцман, — учалены, как надо… да и грузишко есть… — Есть-то, есть… — задумчиво продолжал капитан, — как бы к ночи настоящая не разыгралась! — Воля Божья!.. Раскат грома прокатился над городом и точно ушёл в землю. Старик перекрестился. — Близко…

Я уверен, что они никогда не «уйдут» совсем в деревню, так как их закабалила и сроднила с собой Волга, и до старости, думаю, плавать им по её широкому раздолью, и, однако, чувствуется, что они не порвали и не порвут никогда связи с далёкой своей деревней, и будет им эта деревня милее больших богатых городов, которые являются для них «пристанями». Здесь, на Волге, они точно переживают «свою» деревенскую летнюю страду. Серьёзный, с доброй улыбкой на лице, «Японский зять» — штурвальный из флотских…

— Князь, айда с нами к заутрене, — сказал капитан, хлопнув Малехова по плечу. — Шутите всё, — улыбаясь ответил татарин, — ми здесь Богу помолимся… Айда ты… Болшой, великий праздник — надо в церковь ходить… — А я для тебя яичко приготовил: христосоваться буду… — Почему не христосоваться? Это можна… Ми понимаем, дюша, какой великий праздник… Светлая ночь… — Спите что ль? — спросил Дмитрий Иванович, постучавшись в каюту, которую занимал Рахманин. — Нет, не сплю… А что? — А то, что одевайтесь,…

II — Да, господа, — говорил Васильев, потягивая сквозь зубы холодный «Экстра-сек» и выпуская изо рта «колечками» благородный дым рублёвой сигары, — что ни говорите, а необходимо нашему брату, культурному человеку, иногда стряхнуть с себя отечественную пыль. Иначе, того и гляди обрастёшь мхом… — Мне кажется, отечество тут не причём, — заметил доктор Славич. — Ну, не говорите… У нас нет того общественного оживления, которое бодрит и освежает человека и не позволяет ему опускаться. Заграницей…

Урядник ловким движением отодвигает старуху в толпу. — Призываемые, — возглашает предводитель, — сейчас присутствие займётся поверкой ваших прав… Если кто из вас неправильно получил льготу, или наоборот по ошибке записан безльготным, или не с той льготой, какая ему приходится по закону, вы можете заявлять об этом присутствию, и оно разберёт… И можете заявлять не только за себя, но и за других ваших товарищей. Теперь подходите, кого я буду вызывать… Артюшин Михаил… Льгота второго разряда… …

* * * Прошло два, три, может быть четыре года… Маленькая серая киска по прежнему стояла на камине и не подозревала, что она давно уже стала лишней. Улетела та фея, которая вдохнула жизнь в маленькую гипсовую киску — фея Любовь… И вот однажды в дом вошла печальная и неумолимая Разлука, та злая фея, которая вечно враждует с феей Любовью… * * * — Я уеду, уеду, уеду! — твердила молодая женщина, — не надо мне любви твоей, противны мне твои ласки… Всё мне опостылело в твоём доме… — Родная…

Пусть впереди всё обманом окажется! Пользуйтесь счастьем и страстью, не думая: Праздником жизнь пусть вам долее кажется И не страшит её тайна угрюмая… Раздаются два коротких свистка… «Есть!» — отвечает вахтенный, сидевший на носу и мурлыкавший, чтобы не заснуть, какую-то унылую песню. Пароход подходит к Казнинскому перекату, который команда называет просто «Казнью». Случается часами работать на нём, не покладая рук и не смыкая глаз. — Семь… Семь… Семь с половин-ай… — кричит намётчик, —…

— У меня перо гадкое, — слабо протестует Женя. — Неправда, я сегодня только дала тебе новое. — Оно испортилось. — Не рассуждай; если ты так плохо будешь писать, я тебе задам ещё страницу. Мама уходит. Женя добывает откуда-то нитку и привязывает к ней бумажку. Кот Васька и не подозревает, что ему к хвосту сейчас будет привязано украшение: он сладко жмурится от дремоты. «Я должен быть внимательным», — выводит Женя, и буквы у него становятся всё странней и странней: того и гляди, что они сейчас…

Мы отправились в море из Питерхэда 21 февраля 1880 г. Когда мы очутились в открытом море, ветер стал крепнуть, и вскоре разразилась буря. Корабельные снасти трещали, и наш маленький пароходик бросало из стороны в сторону, как щепку. К счастью, нам удалось добраться до Шотландских островов раньше, чем буря достигла своего предела. Мы укрылись в бухте Лервика, и там вынуждены были отстаиваться до 11 —го марта, пока не установилась хорошая погода. 11-го марта мы снова вышли в море…

Таким было начало триумфального шествия Великого Сыщика по нашей планете. Прообразом его стал университетский наставник Конан Дойла — доктор Джозеф Белл, обладавший способностью определять не только болезнь пациента, но и особенности его характера, увлечения или род деятельности. «Иногда он ошибался, — отмечал много лет спустя знаменитый ученик доктора, — но, как правило, прозорливость была поразительной. Его догадки казались чудом для сборища Ватсонов, но как только он давал объяснения, все оказывалось…

Лаура чувствовала себя сбитой с толку. Если поначалу ей показалось, что Чернов заигрывает с ней, то теперь все больше становилось ясно: заместитель директора пошучивает. А она была не из тех, кто сносит шутки над собой. Лаура сказала: — Вероятно, кто-нибудь заменил Семеняку? Герд сбежал на Землю, так вы сказали. Но ведь остались его сотрудники. Могу я встретиться с ними? Чернову, похоже, доставляло удовольствие отвечать на все просьбы отказом. Он делал это вполне дружески: — Не…

Целый ряд вопросов мгновенно пронесся у Раута в голове. Наконец после бесконечной, казалось, паузы раздался голос вошедшего: — Ну, что? — спросил он. — Я боялся, что совсем не застану вас, Хорракс, — сказал стоявший у окна. Он судорожно схватился за подоконник, чтобы не упасть. Голос у него дрожал. Неуклюжая фигура Хорракса вышла из темноты и приблизилась к окну. Он ничего не ответил на замечание Раута. Несколько мгновений он стоял и глядел сверху вниз на мужчину и женщину. Женщина почувствовала,…

Онъ замолчалъ. И смотрлъ на него, не зная, что думать. Видъ у него былъ самый нищенскій: одежда чуть, не въ лохмотьяхъ, самъ онъ грязный, небритый, нечесанный, точно вылзшій изъ-подъ кучи мусора. И между тмъ, онъ говорилъ о какихъ-то трудныхъ занятіяхъ, утомлявшихъ его. Мн становилось смшно. Онъ быль или помшанъ, или трунилъ надъ своей собственной нищетой. — Если высокое положеніе и обширныя занятія имютъ свою тневую сторону, потому что требуютъ напряженія и вселяютъ тревогу, то они доставляютъ…