7 Заклинатели
Шрифт:
– У меня вообще нет истории, - отозвался недовольный Пиктор, - Значит, ей нечего взять!
Меня отдали мастеру музыки. Он меня учил и бил, учил и бил... А сейчас я учу хористов. И хотел бы побить этих идиотов, среди которых Панкратий бездарнее всех, но я - раб, а они - свободные. Я запугиваю их придирками, даже его. Так что не печалься, жрец.
– Мне скоро тридцать, - Филипп не уцепился, не начал выяснять, так ли зол Пикси на него, как на хористов, а продолжал говорить о том же, раздумчиво и монотонно, - Мне скоро тридцать... И я сейчас чужой тому весельчаку, каким был четыре дня назад...
– Есть ли история у меня?
– задумался и Гебхардт Шванк, - Странствия, шутовство... Книжку можно написать... Шут нужен был Гавейну,
– Ага!
– согласился Пиктор, - Есть история, но не ты. Обратное моему.
– И вы не чувствуете, - встревожился Филипп, - как она съедает ваши жизни. Или вам так уж и нечего терять?
– Разве что будущее, - проговорил Пиктор.
– Я его, это самое будущее, вообще не чувствую!
– удивился Шванк.
Угас зародыш ссоры, исчерпал себя разговор, все снова уснули, на радость комарам.
Днем земля всасывала воду, а солнце лакало, и оба, жадные, высушивали все, что могли. Филипп очнулся, вышел, растянул плащ с носками по кустам и накормил сонных голубей. Лихорадка его ушла, не оставив следа, но и сил выздоровление не прибавило. О чем-то подумав немного, он вернулся. Пикси вышел к мулу и вернулся с листьями малины. Шванк в это время ходил за водой. Но никто не вспомнил, что очаг затоплен, что разжечь его сейчас невозможно... Демон крала не только историю, но и мысли, даже самые мелкие и простенькие мысли о будущем.
Вернувшись, дружно разбранили очаг и снова повалились спать.
Проснувшись от того, что замолчали комары, Филипп рывком уселся и растолкал остальных. Те, разлепив глаза, уселись на привычные места.
– Смею ли я вас спросить, собратия, - чуть более язвительно спросил жрец, - Что происходило в ваших сновидениях?
– Что-то не то!
– решительно изрек Пикси, - Я стал маленьким. Я опускался в землю и был уже на уровне корней травы. Почва была словно бы срезана лопатой и была странного цвета - словно бы сильно перетопленного молока или пареной репы. Я хотел толкнуть пласт и войти куда-то, но корни вдруг шевельнулись, и я увидел... Ну, они не сложились в образ, а так и было. Там сидела мартышка, очень стройная, с длинной мордой, длинными руками и ногами. Ей бы прыгать по деревьям, а она сидела в земле, но пленницей не была. Уши у нее острые, а сама она состояла из корней, из кореньев, может быть, из петрушки. Так вот, я подходил осторожно и думал, что она прыгнет. Или он. Но он не прыгнул, а хлестнул меня по лицу, дал оплеуху, и вместо пальцев на его руке были длинные корешки. Очень больно. Он меня разбудил?
– Нет. Я. А что там для тебя важнее?
– Что обезьяна, предназначенная летать, живет в земле. Но жить на деревьях она не сможет, потому что сделана из корней. И то, что земля была плоскостью, не было в ней глубины, хотя я и подходил ближе.
– Н-да... Сон, который не позволяет себя понять... Я сам видел нечто странное. Будто бы я по шею сижу в болоте, как ловец пиявок, и жду кого-то. А потом оказалось, что я лежу в ванне, и она то ли стоит, то ли висит над поверхностью болота, и наполнена тою же грязью. А из левой руки моей течет кровь и падает в трясину.
– Филипп, ты что, покончил с собой?
– Не знаю. Может быть, это было кровопускание. Но я чувствовал покой - и то, что все правильно.
Гебхардт Шванк решил отличиться, заговорил последним:
– А я попал на вот это самое кладбище. Там было зеленее, чем сейчас - наверное - это старые времена. Но уже наступила осень. У могилы сидел жрец, опираясь спиной о дерево, а его соблазняла змея!
– В смысле?
– В развратном! Так вот, эта змея была не гадюка, а больше, желтая и с клетчатым узором на спинке. Толстая, голова треугольником. Я не знаю, ядовитая она или душительница. Жрец сидел, а она соблазняла его ради чего-то - что-то сделать? или уговаривала покончить с собой?
Она уже покусывала его ухо, а он поглаживал ей спинку, и лицо его было спокойно, как в медитации. Потом он вроде бы очнулся и поцеловал ее в голову. Тогда я проснулся. Все.– И в каком состоянии?
– Азарта. И, кажется, похоти? Не знаю.
– Этот жрец реально существует?
– Я такого не видел. Похож сразу и на тебя, и на Эомера, но ему лет пятьдесят.
– Ты говоришь, был на кладбище?
– Ну да. Я не чувствовал, что сплю.
– Тогда... Сидите-ка оба тихо!
Филипп перешагнул очаг, не задев угольной воды, и опустился на колени перед алтарным камнем. Камень этот, чуть выше обыкновенного стула, покрылся ровным слоем копоти - как матовое зеркало - и уже не понять было, каковы его истинный цвет и природа. Сейчас этот алтарь словно бы выращивал богиню из себя. Филипп приобнял верх алтаря и постоял немного. Видимо, ничего не изменилось.
– Dwyn! Ускользающая! Elusive! Неуловимая! Явись!
Нет, ничего. И тогда Филипп дерзостно обнял богиню за плечи.
– Вот я, если тебе нужна плоть.
Нет бога, выводящего
За пределы явлений,
Только ты...
Ты, темная душа моя,
Остановись и возьми, владычица...
– Нет, Филипп!
– грозно крикнул Пиктор и повалился на колени рядом. Чуть промедлил и оттолкнул жреца.
– Госпожа моя! Госпожа с головою львицы! Послушай меня! Этот демон украла твой облик. Эта демон крадет наше время и чуть не отравила его плоть. Если ты жива, львица, если не спишь, защитница, явись сюда ты сама. Останови эту мерзость, поймай ее за горло! Зови своих сестер, с волчьими головами, с вороньими головами, с орлиными лицами! Преследуйте ее, повалите ее! Остановите ее и дайте увидеть!
Филипп таращился круглыми глазами, сидел, оцепенев. Но сознание его, видел шут, было ясным, ни о медитации, ни об одержимости и речи не было. И Пиктор ошеломленно таращился на Филиппа. А богини, ни та, ни другая, так и не проявились.
Шванку надоело быть не у дел, и он невинно сказал:
– Идемте вычистим очаг.
Остальные тут же прикрыли изумленные очи и отвернулись друг от друга.
Очаг этот представляет собою большое толстое глиняное блюдо с утолщенным дном и выступами по краю, вроде ручек. Вынести его втроем было тяжеловато, но вынесли, выплеснули и протерли, внесли обратно. Потом Пикси отправился навестить мула, а Шванк - поискать хвороста, который умудрился бы не вымокнуть. Филипп сел под свешенный край крыши и решительно начал медитацию. Как и о чем он размышлял, осталось тайною - вернувшись, шут и музыкант застали его за обнюхиванием гусиных останков.
– Он протух! Мухи!
– Жаль!
– Жаль, что даже и не жаль его.
Филипп вышел вон, держа полоток за почти не объеденную ногу. Жрец раскрутил его и зашвырнул подальше в траву, словно боевой диск. Бывший гусь совершил первый и последний в своем существовании полет, исчез в траве.
– Найдутся тут любители падали...
Сухой хворост хорошо разгорелся в сухом очаге. Пикси предупредил:
– Сейчас будет очень дымно, травы напились, - и втащил огромный веник полыни и пижмы. Так они и сидели, подкладывая по ветке, одну за другою, уклоняясь от дыма, пока не опустилась ночь.
– Все-таки есть в ней что-то, - вслух раздумывал Шванк, - Она позволяет понять, что время цельно.
– Ага! Разрушая его, - обиделся Пиктор.
– Ой, только не думайте, - замахал руками, заворчал Филипп, - что в ней есть добро! Из любого зла можно извлечь пользу. А нам, жрецам, удобнее думать, что чистого зла нет, что боги полезны... Мерзость есть мерзость.
– А сам...
– Хм...
***
Утром, еще до рассвета, Филипп властно объявил: