7 Заклинатели
Шрифт:
– Так. Значит, некие женственные силы мешают нам думать, обрывают и спутывают мысли, могут нам приказывать - и у них это получилось. А мне мой варвар не слишком-то помог. Может быть, избавил от удара, и только... Но не от них. Давайте так: я сегодня не смогу заклинать. Идите, готовьтесь, решайте сами. А я кое-что посмотрю. Пикси, кинь мне мою сумочку, будь добр! Она прямо над тобой.
В этой сумочке, а с такими жрецы в пути не расстаются, лежали только нож и книжка. Книжка-то Филиппу и понадобилась. Она одета в черную кожу, потерта, она маленькая и толстая, как раз для того, чтобы прятать в рукаве.
– Постой! Отложи книгу. И позволь мне кое-что посмотреть. Сиди, не двигайся. Запрокинь голову. Еще чуть-чуть!
Пиктор расставил пальцы вилочкой и, как показалось Шванку, ткнул Филиппа в глаза. Но рука остановилась , едва коснувшись отечных век.
– Чувствуешь?
– Да. Неприятно.
– Сейчас надавлю, не бойся. Больнее?
– Да! Мозги бьются вместе с сердцем.
– А теперь потерпи.
– Пиктор высоко оттянул верхние веки пациента. Тот сморщился и зашипел. А лекарь словно бы и не слышал - округлил свои глазки до предела и вертел головой то так, то этак, прямо как сова или кот на охоте. Он еще и бормотал, совсем по-совиному.
– Ага! Угу! Сосудики как червячки, все извились, но не надулись. В мозгах творится то же самое. Значит, кровопускание не поможет. Сейчас не пугайся! Голову немного опусти - вот так!
Руку он отвел - но потом вонзил большой и указательный пальцы прямо в сонные артерии жреца:
– Не дергайся, я тебя не душу! Так нажимаю - легче?
– Не-ет! Хуже!
– Тогда кровопускания не будет. Покрой голову, сиди в темноте, ладно?
– Нет, нельзя. Есть кой-какие мысли. Нужны глаза!
– Тогда дай подумать. Закрывай-ка глазки!
Филипп судорожно прикрылся ладонью.
Добровольный целитель отворил дверь и вышел. Двинулся он, как обычно, к лугу, навстречу мулу.
Главный певец дышал, двигал диафрагмой, проверял резонаторы. Напевал вполголоса, в четверть голоса. Ночью прошел ветер и отодвинул тучи на восток, как ладонью, но влажность осталась. Роса снова не выпала, а солнце, подымаясь, обещало ослепить и поджарить.
"Бедняга Филипп!" - подумал Шванк. Потом смутился - было в этом какое-то умиротворенное злорадство, ведь мерзавка погода в кои-то веки ударила не по нему... "Лучше не думать о том, что голова легкая - только заметишь, и она тотчас заболит!"...
Певец расшевелился, разогрелся, раздышался и был готов пустить поток воздуха через горло, как статуи пустыни, поющие на заре - а вот Пиктор загулялся где-то. Шванк все помалкивал, копил внутреннее пламя и глядел на восток. Солнце, как пурпурная кошка, плотно залегло в зарослях туч. Тут подошел и неожиданно хмурый Пикси:
– Х-ха! Опять клевер и зверобой?
– Брось! Ничего лучше не нашлось. Ему не говори, что травки слабенькие. Но есть способ еще смешнее, увидишь...
– Что это за болезнь такая?
– Бывает у некоторых певиц, особенно у пугливых. Но чаще - у избалованных. Наш Филипп очень уж умен, а богиня его умнее...
– Вот он и страдает.
– Кончай злословить!
– Начал ты! Это не удар?
– Нет. Боль пройдет, когда его вырвет.
–
Филипп!– крикнул Пикси у двери, - Закрой глазки!
Когда они вошли, огонь низко горел, котелок нагревался. А хозяин сидел неподвижно, натянув на голову бурое одеяние Шванка.
– Что ж ты сидишь, радость моя, как невеста под покрывалом? Совсем плохо?
– Угу.
– Тошнит?
– Угу.
– Тогда терпи! Снимай свою тряпку!
Филипп высунулся и тут же схватился за глаза. Пиктор осторожно отвел его ладони. Веки тот судорожно сжал, и из-под них сочились слезы.
– Шванк, оторви полоску от чего-нибудь!
– Какую?
– Тонкую. Быстро!
Шванк оторвал полоску одежд покаяния.
– Ага! Теперь открой бочонок с капустой.
– Что?
– Делай!
– Не надо, парни! Меня вырвет!
Шванк еле отковырнул дно. Пикси принюхался, вытащил два мокрых капустных квадрата и пришлепнул к вискам жреца.
– Привязывай!
Привязали. Филипп укрылся снова, Пикси небрежно вытер руки о задницу, а Шванк бросил травы в подоспевший кипяток. Котел сняли, накрыли и немного подождали. Когда прошла одна шестая часа, бедному Филиппу пришлось - почти насильно - выпить три глотка отвара.
– Скоро все пройдет. Это другая доза, она мочегонная... Вот увидишь.
– Да начинайте вы без меня. Хватит тратить время!
– Хорошо. Мы - за водой.
– Сейчас покажу ручей. Туда!
Мул пасся дальше, в высоких травах.
– Это он нам показал...
Скоро показался и ручей, крошечный, чуть больше ступни в ширину. В нем резвилась маленькая рыбка, и течение не уносило ее в реку раньше времени, позволяло плавать там, где она захочет. Ручеек был довольно глубок, очень холоден, и поверхность его казалась совсем плоской, как хорошее зеркало.
– Смотри, вот ручейники!
– Они нам нужны?
– Нет.
На дне чистый песочек рябью, на нем лежат песчаные же трубочки с черными живыми головками и из глубины земли - из-под песка?
– проступают призрачные облака. Отразились две жутковатые головы, и облака исчезли.
– Н-да... Цирковые уродцы...
– Так и есть...
Сравнили отражения и лица, сокрушенно покачали головами, наполнили бурдюк. Как и вчера, Шванк перекинул его за спину.
– Ну и нелепый же - на вид как желудок, весь трясется и лямка всего одна!
– Бурдюк, вид которого достоин своих хозяев.
– Шванк, слуш-шай... Слуш-шай...
– Что слушать?
– Я понял - здесь нет птиц! Это же ельник на кладбище - может, какая сойка залетит, вот и все! Или дятел.
– А на лугу?
– Не слышал. Может быть, дальше?
– Не знаю. Луней на рассвете не видно. А вечером?
– Не знаю.
...
Идут двое, как будто в дремоте, и не замечают ни дремы, ни шагов.
...
– Ты к чему это?
– Понимаешь, я вспомнил про птиц. Их интонации нам непонятны, даже то, что кричат вороны. Мы думаем, они над нами издеваются - а они просто предупреждают друг друга, что идет человек. Мы, наверное, понимаем только сороку - когда она тревожится, взлетает. И трещит на весь лес. У других птиц нет наших интонаций, не то, что у зверей...