A moongate in my wall: собрание стихотворений

213. «Не уложишь в ларец драгоценный…»

Не уложишь в ларец драгоценный золото деревьев на закате, взлет волны серебряной и пенной, жемчуг слез, которые растратил. Не найдешь и не услышишь снова звуки раскатившиеся песни, не подымешь брошенного слова, будешь тщетно говорить — «воскресни!» Кто отверг — того судьба страшнее, спохватился — да уж будет поздно; будешь горько вспоминать, жалея, что пошли дороги наши розно. Ну, а я тебя забуду скоро: станет зренье радовать мое солнечная в поле сикамора, месяца на небе острие, и тебя, измученного раной, нанесенной сердцу моему, я в своей весне благоуханной никогда уж больше не пойму.

ГОЛУБАЯ ТРАВА (Сан Франциско, 1973)

Моему мужу

214. Острова [124]

Говорят, что на свете остались еще острова, которые нам, городским, еще могут сниться, где высоко растет голубая, густая трава, и, качаясь на ветках, поют золотые птицы. От тех островов в жемчугово-искристый прибой протянулись серебряной нитью песчаные косы, и, может быть, там получили б и мы с тобой желанный ответ на больные свои вопросы! Но в гавани нашей еще не стоят корабли, еще человек не построил таких самолетов, которые нас бы с тобою туда унесли от будничной прозы окрестной и серой заботы. (193) Когда потухнут на пути огни…

124

The whole collection is dedicated "Моему мужу," i.e., to E.F. Tourkoff. See note on poem 193.

215. Шаги

Отцу и Матери

Под звездным небом, за краем села блестят церковные купола. Поднявшись вглубь ночной темноты, горят и светятся их кресты. А улица зимняя ночью бела, перекрестки молчат, пусты. В домах на улице все темно. Закрыли ставни мое окно, заперта крепко входная дверь, никто не стукнет в нее теперь. В поле, что снегом занесено, воет голодный зверь. Чудится вдруг, что издалека, снегом поскрипывая слегка, знакомой тенью ложась на снег, идет вдоль улицы человек… И снова на сердце моем тоска, предсказанная на век. Все ближе будут скрипеть шаги оттуда, где не видно ни зги, вдали, поднявшись из темноты, все ярче будут гореть кресты… Но в жизни замкнуты все круги, и это не будешь ты.

216. Встреча [125]

Е.Л.

Ловила приметы, искала следы на шумных дорогах, у края воды, в глуши, где терялась лесная тропа, какой не касалась людская стопа… Бывала свирепая в жизни пора, казалось, вовек не дождаться добра, в пыли городов, в суете площадей — следов не найти среди толпищ людей. Но в детстве, бродя по опушке лесной, я встретилась как-то с цыганкой одной, и та предсказала мне все о тебе, когда о моей погадала судьбе. И все эти годы я в сердце несу ту детскую память о встрече в лесу: спасибо цыганке! Она не лгала… Но что если я бы тебя не нашла? (166) Над Тобою голубь белый вьется… (186) Из тишины, из темноты… (177) В Великий пост я буду в черном… (181) Слишком рано. Боже, повяли… (170) Иду одна. Большое поле… (126) Тихий отблеск далекой зари… (86) Твои глаза — две быстрых птицы… (169) Ушел, блистая парусами… (207) Беленькое платьице… (172) Самарянин, меня ты поднял в поле… (184) У тебя миндальные сады… (173) Ты от меня уехал снова… (180) Нам скорбь великая дана… (195) За твой привет и ласковость твою … (182) В твоих глазах — высокие хоромы…

125

For E.T. see note on poem 193.

217. Легенда [126]

Дочке

Он от Ганга пришел в Европу по сплетеньям лесных дорог, по извилинам горных тропок, — снежно-белый единорог. Говорили о нем вначале, что такой, мол, он и такой, и как будто даже встречали, если верить молве людской. А потом он скрылся из виду, — очень скромен был он и тих. Посмотрю на опушку, выйду, — не мелькнет ли в елях густых? Где-то в мире привольно дышит, бьет копытом в мягкой траве; и портрет его славно вышит белым гарусом по канве. Но когда-нибудь (так сказали), далеко от сборищ людских, он появится, как вначале, — очень ласков и очень тих, и увидев девушку в поле, ту, что проще всех и нежней, навсегда распростится с волей и приклонит голову к ней.

126

Дочка: Ol'ga Evgen'evna Tourkoff. Poem 434 is also dedicated to her.

218. Кижи [127]

Е. Мосоловой

Когда-то — давно ли? — мы слушали ветер весенний…

Андрей Блох

На севере есть просека и церковка под сосной, сколоченная до века в моей стороне родной. До церковки этой малой, бревенчатой, что в лесу, я песни своей усталой последний звук донесу. Пусть колокол слит на пушки, и свечи все сожжены — я лягу там на опушке, у корня старой сосны. и будет бережно небо окутывать купола, и места не будет, где бы легче была земля.

127

It was first published in the journal Kharbinskie kommercheskie uchilishcha Kit. Vost. zhel. dor., San Francisco, no. 10, 1971, p. 61, without dedication or epigraph; the first two lines of the last stanza read: "и будет хмурое небо / укутывать купола." For Андрей Блох see note on poem 195. For E. Мосолова see note on poem 21.

219. Год 1937-й [128]

Е.Т.

Душной ночью, погодой майской, под огромной луной шанхайской, где блестела речная гладь, мы гуляли, ты помнишь, вместе, — это было назад лет двести, или день один? Не понять. К терпкой радости, к сладкой боли расцветали купы магнолий в дальнем прибрежном саду; у причала спали шаланды, и никто не слышал команды, предвестившей злую беду. А потом посыпались бомбы, люди прятались в катакомбы, напоилась кровью земля… И нельзя мне простить сегодня, что вошла без тебя на сходни отходившего корабля.

128

For E.T. see note on poem 193.

220. Saleve [129]

В.В.

Мы смотрели с высоты Saleve'a: где отрогов Альп чернели склоны, далеко внизу, немного влево, обнимала озеро Женева, в месте, где оно теряет Рону. В золотых огнях, как в ожерелья, выглядело озеро нарядно. Темные кругом толпились ели, сзади нас вершины гор белели; было тихо и чуть-чуть прохладно. А когда назад спускались снова, пахло лесом, пахло горным лугом… Очень тонкий белый месяц новый встал, очерчен серебристым кругом. Мы молчали. Мы с тобой друг друга понимали так всегда: без слова.

129

Golubaia trava, p. 27. First published in the journal Kliarbinskie kommerclieskie uchilislicha Kit.Vost. zliel. dor., San Francisco, no. 10,1971, p. 61, without title or dedication; the name Salfeve was given in Russian transcription in the first line. In the collection Golubaia trava there was a misprint in the second line of the first stanza ("где острогов Альп чернили склоны"), which was corrected by Mary Vezey in one of the copies. For B.B. see note on poem 54.

221. Звезда [130]

Е.Т.

Горела звезда кристаллом в небесных ночных просторах и на шаре земном, на малом, отражалась в земных озерах. Бесконечно, милю за милей, и несчитанных лет пространства голубые лучи скользили, чтоб украсить земли убранство, — чтобы лет через тысяч двести в темном парке одни с тобою мы могли любоваться вместе вот такой звездой голубою.

130

The manuscript is dated 7? February 1964, Wednesday. The poem was first published in the anthology of Russian emigre poetry Sodruzhestvo, Washington, 1966, p. 117, without title or dedication. For E.T. see note on poem 193.

222. «Вот бредем пустым суходолом…»

Вот бредем пустым суходолом, но во сне или наяву? Слышим, ветер рваным подолом по верхам ворошит листву. Здесь когда-то река бежала, но источник давно иссох… Только месяца острое жало и пустыни бездонный вздох. Мы из дедовых побасенок твердо знаем — текла вода, но не можем вспомнить спросонок — откуда? Куда? Когда? Потерялись. Дорогу ищем. А сердце полно тоской, бедней, чем голодный нищий на площади городской.

223. Ноктюрн 2(«Кричи, не кричи…») [131]

Кричи, не кричи — за горами погасли лучи, купола облаков потускнели над верхушкой чернеющей ели, потемнела на озере зыбь, у коряги заплакала выпь, облетевшие отзвуки песен потонули в болотную плесень, и никто не услышит твой голос в ночи, кричи, не кричи…

131

The poem was first published in the anthology of Russian emigrie poetry Sodruzhestvo, Washington, 1966, p. 118, under the title «Ноктюрн».