A moongate in my wall: собрание стихотворений

224. Пейзаж [132]

Е. и В. Сумбатовым

Помнишь такое местечко: станция — поле — речка — дорога шла через мост… Вид, что не мог быть проще: справа — редкие рощи, слева — старый погост. Жизни разбитой осколок — тихий за рощей поселок Улица — пыль — забор. Вдоль забора — канава. Второй поворот направо — мостик — калитка — двор. Помнишь? Я очень рада. Только входить не надо: горек обратный путь. Домик. Четыре ступеньки. Гроздья лиловой сирени. Вспомнил? Теперь забудь.

132

E. и В. Сумбатовы: Prince Vasilii Aleksandrovich Sumbatov (1893–1997), an emigre poet, and his wife Elena Aleksandrovna. Sumbatov published three collections of poetry Stikhotvoreniia, Munchen, 1922, Stikhotvoreniia, Milan, 1957, and Prozrachnaia t'ma, Livorno, 1969.

225. Дерево [133]

For Eva Doyle

Здесь дерево высокое росло. Одна торчала ветка, как весло, упавшее в голубизну пруда, и вечером на ней цвела звезда кувшинкой, зацепившейся за лист. И воздух был прозрачен, синь и чист. Бог дереву послал хороший рост; в нем сотни приютились птичьих гнезд, и радостно звучал крылатый хор — я помню это пенье до сих пор — когда вверху рассеивался мрак, и дерево светилось, как маяк. Но человек пришел. Построил дом И сам с семейством поселился в нем. Он дерево срубил, и в холода топил камин и печку иногда. Он жить хотел. Нельзя же помнить вечно торчавший сук, звезду на нем, и птичьих песен звук… Нельзя, конечно…

133

For Eva Doyle see note on poem 9.

226. «Ни изменником не был, ни вором…» [134]

Памяти Осипа Мандельштама

Ни изменником не был, ни вором, ни убийцей не был в ночи, но не знаем, в году котором, за каким колючим забором, неповинного доконали, под какой сугроб закопали, сапогом пихнув, палачи. Так расстался с тюремной вонью на снегах кровавых Сибири приморожен грязной ладонью к золотой, невидимой лире, в снег последнюю песню бросив, раб Господень, поэт Иосиф. Ни мятель не ревела пьяно, не клонились кедры от горя, не извергли огня вулканы, не вставали цунами с моря… Только в небе сером, далеком, плакал ангел горестноокий, потому что редко на суше от конца ее до начала, так жестоко пылают души,

134

It was first published in the anthology of Russian Emigre poetry Sodruzhestvo, Washington, 1966, p. 121, where the poem ends with two more lines: "Упокой, Господи, душу усопшего /раба Твоего Иосифа."

227. «Тушились люстры, завешивались окна…» [135]

Тушились люстры, завешивались окна, как паутина, шепот повис в углах. Обрывков мысли спутанные волокна вела в мозгу незнакомой боли игла. Рождался день — над городом, над деревней, над безначальной, бегущей мимо рекой, как песня — извечно новый, извечно древний, — сверкал и плыл над бедной землей людской. Большие деревья сутулил, проснувшись, ветер, стремились вдаль самолеты и корабли, в восторге кричали птицы, и чьи-то дети, играя, топтали чужие слезы в пыли. А в старом доме раскрылись широко двери, как будто встречая кого-то, ловя и ждя: и всем улыбнувшись, вдруг во что-то поверя, человек помахал в дверях рукой, уходя.

135

First published in the journal Vozrozhdenie, Paris, no. 215, 1969, p. 57.

228. Дача в Куоккала [136]

В конце зеленого забора калитка хлопала, и были шаги

В. Визи

Горько пылают рябины прощальные кисти в забытом саду, где бессильно сбиваются в кучи поржавевшие, желтые, черные, рваные листья, и тускнеют вверху ко всему равнодушные тучи. Опадают в канаву иссохшие, рыжие ворохи ягод. где заборы поломаны вдоль непрохожих, заросших тропинок, умирают на клумбах левкои, бесцельно отцветшие за год, и поник можжевельник, как тщетно о чем-то ушедшем молящийся инок. Не послышится стук так давно отскрипевшей садовой калитки, только шорох дождя по обшарпленной крыше на даче будоражит сквозь дрему левкои и маргаритки, точно кто-то вернувшийся тихо у клумбы вздыхает и плачет.

136

The manuscript has the dedication "B.B. (картинка с натуры)," and the epigraph is dated 1967. For B. Bизи see note on poem 54.

229. В траве

Мягкая трава в ложбине, у оврага, и в траву вкрапились мелкие цветы, едва синея. Какими великолепными они бы были, если б широко в клумбе распустились, огромные, или в хрустальной вазе! Но здесь не нужно этого, когда лежишь лицом в траву, вдыхая запах легкий; кругом тебя по стеблям тонких трав торопятся букашки по делам микроскопической, но важной жизни, и с благодарностью такой смиренной что голубеет тихо над тобою; что ты — трава, букашка, небо, солнце, комок земли у корня трав… О, радость непостижимая! Восторг предельный — быть только малой частью в этом целом, как синий цвет, потерянный в траве…

230. Ночные поезда [137]

… Largos trenes quo se marchan hacia ninguna parte.

Marco Aguilar

Течет под мост и вдаль бежит вода. Ночные пролетают поезда в края, которых нет нигде на карте, из темноты — в слепое никуда. И те, что в них умчались, не найдут той станции, где отдых и уют, где тает снег и греет солнце в марте, и голубым подснежники цветут. Протяжно рельсы гулкие звенят, как будто их назад вернуть хотят… Но над равниной стелятся туманы, и мутно светят звезды и молчат. Далеко за рекой темнеет лес, и золоченый месяца обрез, тускнея, пропадет за тучей рваной. И поезд не вернется, что исчез.

137

First published in the journal Kharbinskie kommercheskie uchilishcha Kit.Vost, zhel. dor., San Francisco, no. 11), 1971, p. 62, without the title or epigraph. Marco Aguilar (1944-) is a Costa Rican poet, who has published the collections Raigambres, Turrialba, Costa Rica, 1961, Cantos para la semana, Turrialba, Costa Rica, 1962, and Emboscnda del Tiempo, San Jose, Costa Rica, 1988.

231. Будет дождь [138]

Подожди немного: будет дождь, чаши листьев переполнит влага, прежняя вернется лесу мощь, и ручей забьет на дне оврага; из-за камня робко выйдет уж, громко птицы запоют спросонок, к омуту, забыв жару и сушь, побежит купаться медвежонок. Только нужно верить, нужно ж дать — засуха не может быть навеки — ведь должна же вера в благодать сохраниться как-то в человеке!

138

First published in the journal Kharbinskie kommercheskie uchilishcha Kit. Vost. zhel. dor. (San Francisco), no. 10, 1971, p. 62, without the title.

232. Лестница

Есть лестницы — по ним взойдешь нескоро, — как в колокольне бернского собора, которую я видела воочью, — такие лестницы мне снятся ночью. Поднимешь взгляд — и все в глазах мутится: там, где-то, небо в облаках клубится, и верх ступеней спрятан облаками — ты лезешь вверх и держишься руками, но надо лезть. Как будто ты была на дне колодца и вот, должна за жизнь свою бороться. Все дальше дно — но все конца не видно, и делается гибель очевидна — так круто поднимаются ступени, сорваться так легко — и нет спасенья, не вырваться из этого кошмара и не понять, за что такая кара, как чья-то месть… Но вдруг — твоя рука коснулась края, блеснуло солнце, весело играя, и лестница кромешная исчезла, как будто бы по мановенью жезла! Когда чуть-чуть ты не лишилась веры, кошмар пропал, попрятались химеры, и плачешь ты, поняв в оцепененьи. что есть цветы, трава и птичье пенье — и солнце есть!

233. Этюд [139]

Ю. Крузенштерн

С океана надвигался туман, заволакивал небо, белесый, лишь по дальнему краю блестел горизонта карниз. Серебрились у взморья песчаные узкие косы, и навстречу прибою насупленный горбился мыс. Пеликаны, поднимая крыло, точно острые топсели шхуны, пролетали в кильватер, четыре, беззвучно, легко, и почти задевая курчавые гребни бурунов, как кочующий парус, скрывались за мыс, далеко. А у камня, на песке, где волна вырезает узоры по краю, где богатства глубин оставляет небрежно вода, розовея во мгле и бессильно лучи простирая, потерявшая блеск, умирала морская звезда.

139

The poem was first published in the journal Vozrozhdwnie (Paris), no. 118, 1961, p. 62, without title or dedication. The third line in the second stanza read: "пролетали в кильватер, четыре, бесшумно, легко," and the fifth line of the same stanza "как кочующий парус, исчезли за мыс, далеко." It appeared in the anthology of Russian emigre poetry Sodruzhestvo, Washington, 1966, p. 115, also without title or dedication, where the fifth line of the second stanza read "как кочующий парус, умчались на мыс далеко." Крузенштерн: Iustina Vladimirovna Kruzenshtern-Peterets (1903–1983), emigre journalist and poet, who lived in Harbin, Shanghai, and the USA, a friend of Mary Vezey.

234. О луне [140]

М. Маринич

Если ты уедешь на луну, что же, я тебя не упрекну: дальние прекрасны берега, и земля не так уж дорога. Голубые камни на луне — ты таких не знаешь и во сне, и серебряный, холодный свет — на земле такого света нет; и, быть может, даже там живут девушки, невиданные тут, у которых души, как хрусталь, чьи глаза не трогает печаль… Но едва ли там цветет сирень в тихий, ласковый весенний день, и едва ли пахнут так поля, как твоя — привычная — земля. и в лесу, уж если есть такой где-нибудь над высохшей рекой, ты найдешь ли тропку на луне, чтобы привела тебя ко мне?

140

It was first published in the journal Vozrozhdenie, Paris, no. 118, 1961, p. 62, without title or dedication. The second line of the second stanza read: "ты таких не видел и во сне," and the last line of the poem "что тебя бы привела ко мне?" М. Маринич: М.P. Marinich, who lived in Canada, a friend of Mary Vezey.