А с платформы говорят…
Шрифт:
А тут еще Володя этот, чтоб его… Не таким уж и принцем из сказки он оказался на поверку.
— Я мужик! Наташа, где борщ? Я хочу борща! Надоели мне твои салатики! Ты вообще готовить не умеешь! У меня гора грязного белья! Что ты делаешь целыми днями? Во мне восемьдесят килограмм веса! Я что, росой должен питаться? — стучал он кулаком по столу. — Или свои сонеты мне к чаю предложишь? Да ты и чаю-то скипятить не можешь! Поставила на газ новый чайник эмалированный и ушла свою поэму дописывать, он и сгорел! А жалованье мне, между прочим, только в конце месяца выдадут! Я перед тем, как в эту тьму-таракань ехать, специально заранее женился, думал — хозяйка в доме будет, жена, уютно будет, тепло… А привез поэтессу, которая витает в облаках швабру в руки взять ленится! Зачем мне такая жена?
Короче говоря, любовная лодка очень и очень скоро
Уже приехав на вокзал, Наташенька вдруг с ужасом обнаружила, что на дворе уже почти полночь, и, если не окажется билетов на поезд до Ленинграда, ей ни за что не вернуться обратно домой. А топать одной через полгорода было очень страшно. Однако судьба, видимо, сжалилась над юной дурочкой. Ей в очередной раз повезло — на вокзале выяснилось, что поезд до Ленинграда отправляется через час, и есть одно место в плацкартном вагоне на верхней полке у туалета. Раздумывать она не стала: принимать решение нужно было быстро. Спустя пару дней пути новоиспеченная жена слезла с верхней полки и вновь оказалась дома.
— Не для меня такая жизнь, — пафосно воскликнула она, когда добрая бабушка Тася, изо всех сил жалевшая внучку, притащила ей чаю с зефиром. — Что же делать? Что делать?
— Тьфу ты! Что делать, что делать… Муравью хвост приделать, — внезапно сказала молчавшая до этого в углу вторая бабушка — Люда, мама Наташиного папы. Она приехала к бабушке Тасе погостить из деревни. — Дура ты, Наташка.
Бабушка Люда выросла и всю жизнь прожила в сельской местности и поэтому в выражениях не стеснялась. Внучку она, хоть и считала слегка «не от мира сего», все же любила и сейчас посчитала нужным открыть ей глаза на происходящее.
— Что-о? — изумилась юная поэтесса, от неожиданности чуть не подавившись зефиром. — Это некультурно!
— Едрид Мадрид! — снова беззлобно ругнулась бабушка Люда. — Культуры-мультуры ей захотелось! Возомнила себя второй Ахматовой! Не по Хуану сомбреро, то есть не по Сеньке шапка! Ну какая из тебя поэтесса? Из них жены никудышные! Ты пойми, дурья твоя башка: ты замуж вышла. Вышла замуж — живи с мужем! Думаешь, легко твоему Володе на службе? Он с утра до ночи солдат по плацу гоняет и от начальства ор выслушивает. Ему уют домашний нужен! Он хочет прийти домой, и чтобы там хорошо было, еда на столе, уютно, чисто… Скучает он по уюту в глухомани своей. Он же домашнего тепла тыщу лет не видел. Ну какая радость в жизни у парня? Ты же сама нам рассказывала: он пятый ребенок в семье, лишний рот, сначала Суворовское училище, потом еще одно, высшее, потом сослали его в тьму-таракань лейтенантом… Ему надежный тыл требуется! А ты его стихами своими кормишь!
— Что же мне делать? — растерянно пробормотала Наташенька, доедая в одно лицо пачку зефира. Она уже поняла, что сглупила, решив устроить «уход в ночь». — Володя — он, в целом, хороший…
— Езжай назад, дурында, к своему Володе, — поддержала бабушку Люду другая бабушка. — Прямо послезавтра. В ножки мужу упадешь, повинишься — авось и примет назад. Если не сглупишь, то помяни мое слово — вернетесь когда-нибудь в Ленинград или даже в Москве устроитесь, квартиру получите, может, и генеральшей станешь. А сейчас привыкай быть женой лейтенанта, коли вышла замуж. Да невелика беда — в тазу бельишко простирнуть да борщеца наварить. Я хоть и люблю тебя, однако, сама понимаешь, век бабий короток. Кто, кроме нас, тебе правду скажет?
— А почему послезавтра ехать, а не сегодня? — вяло спросила беглая супруга, шмыгая носом.
— А потому что сейчас ты спать идешь, а завтра я тебя буду учить борщ варить, — как об уже давно решенном деле, сказала бабушка Люда.
Однако плану, который подсказали Наташеньке мудрые бабушки, не суждено было сбыться. Было слишком поздно. Супруг, которому она телеграфировала в Красноярск о скором возвращении, приветливо встретил ее на вокзале, предложил выпить чаю с пирожками и твердо сказал:
— В общем так, милая женушка, я человек военный, прямой и хитрить не умею. Скажу без обиняков, как есть. Вижу, не по нраву тебе жизнь жены офицера. Ты же
и себя, и меня мучаешь.— Нет-нет, Володенька, что ты, — испуганно затараторила Наташа. — Смотри, я уже почти всему научилась. Вот борщ, например — могу прямо сегодня приготовить. Берешь луковицу, капусту, свеклу… А как кипятить белье, я теперь знаю! Бабушка научила! Ты не переживай, я со всем справлюсь! Заживем!
— Да погоди ты со своей свеклой, — отмахнулся Володя, потирая озябшие руки. — Я же знаю, что ты не такая. Ясное дело, бабушка добра тебе желает. Только вот что я тебе скажу: ошибся я, поторопился. И ты ошиблась. Парни-однокурсники меня подбили: женись, женись, уедешь в тайгу, там с женой тебе проще будет… Чуть себе и тебе судьбу не сломал. Я не мальчик уже и вижу, что претит тебе такая жизнь. Неделя, две — и снова заскучаешь. А мне надежная боевая подруга нужна, чтобы везде за мной, и в огонь, и в воду. Через годик меня, может, в другой гарнизон переведут, там условия еще хуже будут. Опять станешь привыкать и мучаться? Так что давай расстанемся по-хорошему. Возвращайся к родителям, тебе в Ленинграде привычнее. Еще выйдешь замуж, какие твои годы? Дня или двух тебе хватит, чтобы собрать вещи? А то ты в прошлый раз без всего убежала…
Ошарашенная супруга помолча, похлопала глазками, потом кивнула, поняв, что спорить бессмысленно.
— Отлично! — спокойно сказал супруг. — Собирайся, спокойно. А потом я тебя на вокзал провожу, сумку донесу. Можешь подавать на развод. Детей у нас нет, развести должны быстро.
План примирения, задуманный мудрыми бабушками, не удался. Всего через несколько дней юная поэтесса вновь вернулась в отчий дом и продолжила писать сонеты, махнув рукой на весь мужской пол. Развели пару и впрямь быстро. А через пару месяцев Наташа узнала, что беременна. Отцу ребенка она, обиженная сразу на всех мужчин в мире, сообщила эту новость не сразу. Только через много-много лет… Теперь смыслом ее жизни стал сын, которая она подвергла самой настоящей гиперопеке. И, к сожалению, расхлебывать последствия этого воспитания пришлось мне…
И вот теперь Наташенька, то есть Наталья Евгеньевна сидела в моем кабинете, глядя на меня, как помещик на крестьянина.
— В Вашей школе учится мой сын, — начала она повелительным тоном…
Глава 21
— Да? — глупо спросила я, мигом растеряв важный вид начальницы. Сейчас я почему-то снова чувствовала себя неуверенной затюканной девочкой.
Ну в самом деле, как я могла забыть? Когда я, девятнадцатилетняя Галя, встретила Толика, ему было уже почти тридцать лет. Жил он неподалеку, поэтому нет ничего удивительного в том, что грызть гранит науки юному пионеру пришлось в той же школе, что и мне, правда, в разное время. В школе мы с ним не виделись. Когда я пошла в первый класс, Толик уже успел получить аттестат и напиться на выпускном. Выдув в одно лицо бутыль шампанского «Советское», вместе с компанией парней, радующихся тому, что они распрощались наконец со школой, он залез на Медного Всадника и накорябал: «Сдесь был Толик!» ножиком на пузе у коня…
А сейчас на дворе стоит семьдесят пятый год, а это значило, что мой будущий бывший сожитель только недавно, дрожа и запинаясь, произнес торжественное обещание и получил красный галстук. Ему сейчас примерно десять лет, он учится, скорее всего, в третьем классе, а в свободное время бегает по окрестным стройкам с другими ребятами, жует гудрон, стреляет из рогатки и очень-очень не любит делать домашку. В общем, живет свою лучшую жизнь…
Я вдруг подумала: может быть, мне, как завучу, удастся наставить вовремя незадачливого маминого сына на путь истинный, раз уж не получилось это сделать, будучи его возлюбленной? Удалось же мне когда-то изменить ход истории и вовремя отговорить мою закадычную подружку Лиду от романа со столичным мажором… А может, я слишком много на себя беру?
— Да. Анатолий Романов, четвертый «А» класс! — взвешенно произнесла Наталья Евгеньевна, будто упоминала кого-то из членов императорской фамилии.
До этой минуты я, признаться, чувствовала себя не в своей тарелке. Несмотря на то, что до фактической встречи с моей несостоявшейся свекровью оставалось еще целых двадцать лет, я снова ощущала себя девятнадцатилетней Галей, которую Толик впервые привел в родительский дом.
— Это Галка! — небрежно приобняв, представил он тогда меня Наталье Евгеньевне, которая царственно выплыла в прихожую, держа в одной руке чайник, а в другой — сразу несколько грязных чашек.