А с платформы говорят…

На даме были шляпа с вуалью, ярко-фиолетовое пальто и сапоги на огромной шпильке. В руках она держала какой-то томик. Эту женщину я тут же узнала, несмотря на то, что она была на целых двадцать лет моложе. И кажется, эта встреча не сулила мне ничего хорошего.

Глава 20

— Здравствуйте! — дыша духами и туманами, загадочно произнесла еще раз дама и уставилась на меня, видимо, в ожидании, что я метнусь кабанчиком и подставлю ей кресло, которого в кабинете отродясь не было. Однако я, не двинувшись с места, продолжала просто смотреть на пришедшую, не выражая ни радости, ни досады. Да уж, вот так привет из прошлого…

Техничка тетя Люба, спешно прихватив со стола кусочек пирога, ретировалась, а я указала рукой на освободившийся стул.

— Присаживайтесь… Слушаю Вас.

Дама, жеманничая, сняла пальто, повесила его на спинку стула и уселась на местечко, которое для нее еще недавно так радушно нагрела автор кулинарного шедевра. Томик стихов, который дама притащила с собой, остался лежать у нее на коленях.

— Меня зовут Наталья Евгеньевна, — с достоинством императрицы произнесла она, поморщившись и сметая крошки от пирога, оставленные тетей Любой.

— Очень приятно, — вежливо ответила я и, встав, подошла к окну, чтобы открыть форточку. Сделала я это по двум причинам. Во-первых, хоть дама и присутствовала в кабинете не более минуты, он уже насквозь пропах ее неприятными духами, от которых меня затошнило, а во-вторых, мне было позарез необходимо скрыть улыбку, которая нарисовалась на моем лице. Это была не кто иная, как моя несостоявшаяся свекровь, мама моего бывшего возлюбленного и сожителя Толика.

Перепутать ее с кем-либо было невозможно. Наталья Евгеньевна, сколько я ее помнила, застряла в каком-то неопределенном возрасте — между тридцатью пятью и шестьюдесятью, и всегда немного смахивала на городскую сумасшедшую. Она всегда носила с собой пухлый блокнот, в который записывала дурацкие стихи собственного сочинения, носила одно и то же пальто, шляпу и считала себя второй Ахматовой. Поначалу от нее пахло просто невкусными духами, а потом — невкусными духами и кошатиной. А еще у нее была странная, почти маниакальная и патологическая любовь к сыну, которая, по моему предположению, его и сгубила.

Замуж Наталья Евгеньевна, несмотря на всю свою придурь, то есть экстравагантность, если быть вежливым, все же успела сходить, правда, ненадолго и, в отличие от многих советских детей из неполных семей, Толик знал, кто его отец. Он даже виделся с ним пару раз, уже будучи подростком. А посему выдумывать легенду про космонавта, капитана дальнего плавания или полярника, которого съели дикие медведи, не было необходимости.

Как и многие девушки, чья юность выпала на шестидесятые года двадцатого века, со своим будущим мужем Наталья Евгеньевна, тогда — просто Наташа, познакомилась на танцплощадке. Туда ее притащила подружка, с которой они вместе учились на последнем курсе литературного института. В тот вечер на танцплощадку нагрянула группа курсантов, у которых на рукавах гимнастерок красовались целых четыре нашивки. Это значило, что они — на последнем курсе военного училища, и вот-вот поедут по распределению служить туда, куда, как выражалась моя любимая бабушка, «Макар телят не гонял».

«Гонять телят» юных офицеров, окончивших военное училище, могли отправить практически в любой уголок великого и необъятного СССР. Молодые парни это хорошо понимали, и многие из них были совершенно не прочь жениться, напротив, даже охотно стремились обзавестись семьей. Только вот далеко на каждая девушка была готова выйти замуж за лейтенанта — не все потом становились генералами, получали хорошую должность в штабе и квартиру в Москве. Нередко, чтобы заслужить право жить хорошо, семье военного нужно было лет двадцать или даже больше помотаться по самым отдаленным гарнизонам.

На юную хорошенькую Наташеньку, которая все время витала в облаках, положил глаз выпускник Михайловской Военной Артиллерийской Академии Володя. Он лихо кружил девушку в танце, угощал ситро из автомата и мороженым, потом проводил до дома и всеми правдами и неправдами сумел выцарапать у нее заветный номер телефона. Сама Наташенька, в отличие от ее жаждущей устроить личную жизнь подружки, замуж совершенно не стремилась. Вести домашнее хозяйство она не хотела: готовить не умела, и что такое стирка и уборка, не знала совершенно. Все и вся за нее делала любящая бабушка, пока родители пропадали на работе.

Курсант Володя поначалу не очень понравился Наташе: ниже ее ростом, лопоухий и веснушчатый. Однако когда он, пригласив девушку на второе свидание, прочитал ей какой-то сонет, Наташа растаяла. Володя, у которого поджимало время (до выпуска из училища и распределения на офицерскую службу оставался всего месяц), понял, что не стоит упускать момент, еще пару-тройку раз прокатился с ней на каруселях и быстренько, пока рыбка не уплыла, сделал девушке предложение, встав на одно колено. Очарованная Наташенька мигом согласилась, и Володя, подаривший ей дешевенькое колечко, облегченно выдохнул. Влюбленные подали заявление в ЗАГС и наскоро расписались. Свадьбу сыграли скромную — простое чаепитие дома.

Распределили Володю в какой-то забытый всеми военный гарнизон под Красноярском — туда, где, зимой морозы под минус пятьдесят, а летом — жарища и комары размером с овода. Он получил вместе с женой жилье в офицерском общежитии и был безмерно рад, что успел обзавестись семьей до того, как начал военную службу. Тяжело одному на новом месте, хочется тепла и уюта, а посему нужна женщина.

Обрадованная Наташа мигом побросала в чемодан пару платьев, свитер, валенки, пальто, любимый томик со стихотворениями Пушкина и, мысленно читая: «Во глубине сибирских руд» и представляя себя женой декабриста, попрощалась с родными «навсегда» и двинулась с новоиспеченным счастливым супругом на вокзал.

Однако всего через два месяца идиллия закончилась. Наташенька неожиданно позвонила вечером в двери родительского дома. Открывшая ей дверь бабушка только ошалело смотрелана вновь прибывшую декабристку, а та, зашвырнув чемодан подальше, молча удалилась в свою комнату. Чуть позже, рыдая на кухне, она поведала родственникам горькую историю своей скоротечной любви.

Представления юной и постоянно витавшей в облаках Наташеньки о семейной жизни разбились о быт практически сразу же. Не такой уж радужной оказалась ее семейная жизнь. В офицерском общежитии то и дело случались перебои с водой и электричеством. Ужинали при свечах, но потому что света не было, а не по причине романтического настроения. Кое-где сохранилось и печное отопление. Иногда Наташе приходилось самой колоть дрова вместе с соседками, чтобы натопить старую печку. Мужья-офицеры, конечно, помогали своим женщинам, конечно, но большую часть времени они пропадали на службе. А еще тяжело было завести подруг — жизнь жены офицера такова, что нередко приходится переезжать. Дети из офицерских семей к пятому-шестому классу часто успевали поменять не одну школу — их отцов постоянно куда-то переводили.

Еще недавно, трясясь на нижней полке плацкартного вагона, следующего в Красноярск, молодая жена держала за руку супруга, любовалась на его красивую форму, лейтенантские погоны и представляла, как они вечером будут гулять под ручку по паркам, целоваться, обниматься, а она станет читать ему стихи собственного сочинения… Володя же станет каждый день дарить ей букеты… И так будет каждый день.

Но не тут-то было… Умученному за день воинской службой голодному супругу было не до сонетов, букетов, конфет и романтических сюрпризов. Он требовал борща, а еще — глаженой формы и чистого исподнего. Наташеньке, которая за всю жизнь даже стиральную машину ни разу не включила, приходилось теперь вручную стирать одежду и кипятить постельное белье в ведре на плите… Ей, изнеженной родителями и обеими бабушками, нужно было всему учиться практически с нуля. Спать в офицерском блоке можно было, только накрыв лицо марлей. Иначе можно было проснуться от того, что по тебе ползет таракан. А еще под половицами в комнате нередко скреблись мыши.

В общем и целом, это была не такая уж беда. Положа руку на сердце, можно сказать, что тысячи девушек, только выйдя замуж, ничего не умеют, но начинают постепенно постигать азы ведения хозяйства. Ничего, потом привыкают и даже живут вполне счастливо. Только не моя будущая несостоявшаяся свекровь. Юной поэтессе претила такая жизнь. От запахов борщей и сала Наташу передергивало, от хлорки — так и вовсе тошнило, тараканов и мышей она боялась до жути, да и разговоры соседок о мужьях и голопопых детях, у которых режутся зубки, ее раздражали. Соседки же, в свою очередь, считали Наташу белоручкой и малахольной, а над ее стихами откровенно посмеивались.