А с платформы говорят…

На миг забыв, где я нахожусь, я хотела было закричать: «Ба!» и кинуться бабушке на шею, но вовремя себя одернула. Какая она теперь мне «ба»? Просто незнакомая женщина, которая меня знать не знает. Она же еще не в курсе, как будет выглядеть ее взрослая внучка.

Бабушке Кларе всего пару лет назад стукнуло сорок лет, до преклонного возраста ей далеко, и она — не согнувшаяся от старости высохшая старушка-вдова, а вполне себе не старая женщина, полная сил и здоровья. На голове у нее — не «кичка» из седых волос, в пышная густая каштановая шевелюра, щедро сбрызнутая лаком «Прелесть». Тогда было модно так ходить.

И бабушкой Клара Ефимовна впервые стала всего несколько месяцев назад, когда родилась ее внучка Галя. Настоящая Галя сейчас и не подразумевает, что через пятьдесят лет с ней начнут происходить немыслимые метаморфозы, и она начнет скакать то в пятидесятые, то в шестидесятые, а затем — и в семидесятые годы. Младенчик Галя в рукавичках просто беззаботно пускает пузыри и улыбается бабушке, лежа в кроватке, которую, ругаясь про себя на «заводских мастеров, у которых руки из…», собирал дедушка. Кроватка эта, кстати, потом перешла моему братцу Димке.

Если с маман мне более-менее удалось наладить отношения только годам к сорока пяти, и то — худо-бедно, то с бабушкой мы, сколько я себя помню, всегда были в отличных отношениях. С самого начала она заняла позицию: «Не дам в обиду свою кровиночку!» и, хотя поругивала меня за мелкие детские шалости, всегда за меня заступалась.

Началось все еще в роддоме. Возможно, дело было в том, что появилась на свет я немножко кривенькой, и бабушка сразу же приняла решение меня защищать. Роды были трудными, тяжелыми, длились более пятнадцати часов, и в итоге выяснилось, что левая ножка новорожденной Гали на целых три сантиметра короче правой.

— Не повезло Вам, мамаша! — сказала толстая медсестра едва пришедшей в себя родительнице. — Мой Вам совет: отказывайтесь. Вырастет инвалидка. Зачем Вам чемодан без ручки? И тащить тяжело, и выкинуть жалко. Разве что в Кунсткамеру ее, людям показывать…

Как на грех, это замечание услышала бабушка, стоявшая за дверью с передачей для невестки. Подождав, пока медсестра выйдет в коридор, моя интеллигентная бабуля, способная часами цитировать классиков, подошла к ней и, поправив очки и нежно взяв за локоток, сказала:

— Я тебе вот что скажу: инвалидкой ты станешь, ежели еще хоть что-то про мою внучку вякнешь! Задницей в форточку тебя высуну и так оставлю! Пусть народ приходит, как в Кунсткамеру, на тебя смотреть! Авось еще и подзаработаешь!

Ошарашенная медсестра не нашлась, что ответить, только стояла, открывая и закрывая рот, как рыба, а после с невероятной для ее габаритов скоростью унеслась вдаль по коридору, что-то крича про сумасшедших родственников рожениц. Бабушка же, поняв, что на моих беспомощных родителей в данном случае рассчитывать не стоит, нашла подработку и каким-то немыслимым образом сумела оплатить услуги невесть где найденного чудо-массажиста.

Светило науки принимало кривых младенцев на дому и жило на самой окраине Ленинграда — в Купчино. Самоотверженная бабушка целых полгода — с октября по апрель — два раза в неделю возила меня туда с тремя пересадками, наплевав на сон и отдых. Светило трудилось на славу, разминая косточки, и вскоре мои ноги сравнялись в длине. Удовлетворенно крякнув, бабушка отслюнявила врачу гонорар, нарядила меня в крошечное платьице с кружевами, повязала бант и пригласила к нам домой фотографа, чтобы запечатлеть сие дивное событие. Более того — в честь моего выздоровления она даже бросила курить и слово свое держала до конца дней.

Однако это было только самое начало вендетты. Злопамятная дама вовсе не забыла о произошедшем и, как только потеплело, снова нарядила меня в то же кружевное платьице, усадила в коляску и привезла к роддому показать «той самой» медсестре. Той самой медсестры там, правда, к тому времени не оказалось — ее уволили.

— Поделом ей! — смачно плюнув, сказала моя обычно интеллигентная бабушка, добавила еще пару непечатных выражений в адрес уволенной медички и развернула коляску, в которой мирно посапывала я. — Ты, внучка, у меня первой красоткой вырастешь! Ладно, жизнь ее еще накажет! Поехали в «Детский мир», Галчонок, пинетки тебе купим новые. А потом и в пышечную на Желябова заедем. Погода — самое то, как раз гулять! Елы-палы, курить-то как хочется… Ветку что ль пожевать…

Но все это было в том, параллельном мире. А сейчас я просто стояла неподалеку от бабушки, не зная, как найти повод, чтобы познакомиться с ней и завязать разговор. Почему-то я была совершенно уверена, что больше мне такая возможность не представится. Поэтому нужно было ловить момент.

* * *

— Можно Николаю Вадимовичу Прянику передачу оставить? — спросила бабушка, пока не замечая меня.

— Женщина… — усталым тоном дамы, страдающей синдромом вахтера, сказала сотрудница регистратуры. — Передачи не принимаем. Сказано вам: краснуха у нас… Вдруг Вы там фрукты немытые положили… Отравится Ваш Бублик, а нам потом отвечать…

— Пряник, а не Бублик, — поправила бабушка сотрудницу. — Пряник — это фамилия. Ну какие фрукты немытые, Вы чего? Что же я, родного мужа травить буду? Тут свое все, домашнее, курочка отварная, пюре, шанежки вот напекла еще… Он же с переломом лежит, а не с гастритом. Ему все можно. И холодец тут, чтобы кости лучше срастались. Ну передайте, а, сделайте милость. Третью неделю человек лежит, с ума от тоски сходит, пусть хоть домашнего поест. Ну будьте человеком, возьмите, а? Какая ему еще тут радость? В потолок смотреть да ворон в окне считать… А так хоть порадуется!

— Пряники, Бублики, Чайники… достали вы уже! — рявкнула служащая. — Женщины, ступайте по домам, и без вас работы завались. Сказано: не принимаем передачи! Карантин!

И она, зевнув, ушла с головой в работу, а точнее, погрузилась в чтение нового выпуска журнала «Работница».

— Вот ведь бюрократия у них тут! — выругалась бабушка шепотом, обращаясь ко мне. Чувствовалась, что она уже закипает и вот-вот перейдет на тон, которым когда-то разговаривала в роддоме с медсестрой. А дама в регистратуре, кажется, тоже с норовом. Если начнется скандал, то нам несдобровать. Надо бы уже вмешаться…

Я, обрадованная тем, что появился повод завязать разговор, поманила бабушку Клару пальцем и спросила:

— Вас как зовут?

— Клара Ефимовна, — ожидаемо ответила бабушка и с интересом посмотрели на меня. — Можно просто Клара. Я мужа пришла навестить. А Вас как величать полагается? Вы, кажется, мой товарищ по несчастью. Неужто придумали что-то? Как проскочить мимо этой выдры?

— А то! — задорно ответила я. — Я Дарья Ивановна, можно Даша. Завучем в школе работаю, на улице Смоляной.