Анамнез декадентствующего пессимиста

И тут со мной что-то случается: какое-то колесико внутри меня до того устало и истерлось, что вертеться дальше ему невмочь, и оно вдруг замирает, и я ничего не могу с собой поделать – я плачу. Я плачу потому, что будущее снова засверкало передо мной и стало еще в миллион раз огромнее. И еще я плачу потому, что мне стыдно, до чего мерзко я обходился с людьми, которых люблю, – до чего мерзко я себя вел, пока длилось мое личное дремучее средневековье, пока я не обрел будущего и кого-то, кто сверху печется обо мне. Сегодня для меня словно раскрылось небо, и лишь теперь мне дозволено с ним соприкоснуться.

Малыш, споткнувшийся о камень, просит маму наказать своего обидчика. Естественно, что вид плачущего мальчика, как правило, действует на родителей сильнее, чем вид плачущей девочки, и толкает их к еще более деструктивным действиям в стремлении избавиться от собственного дискомфорта.

Когда мать впервые стала читать ему какую-то историю, он прервал ее вопросом: «Кто это говорит?» Как я мог так ошибиться? Во всём ошибиться. Как ребёнок. Как будто ничего не знаю о жизни и о том, что по-настоящему всё понимаешь только задним числом. Как будто никогда не жил в пору сгущения красок и малодушия.

Внезапно он почувствовал себя идиотом – надо же так поглупеть – глупым, как восемнадцатилетний мальчишка, который тщится что-то доказать самому себе. В таком поведении, пожалуй, больше зависимости, чем если бы он… дешёвое отчаяние. Всегда попадаешь в капкан из-за такой вот ерунды. Не ты первый. И с едкой снисходительностью добавила: – Ты не виноват. Никто не знает капканов лучше того, кто их ставит. Ты попытался вместить две противоположности и, не сумев их примирить, раздвоился сам. Ты жертва диалектики. Мы все жестоко обманулись. Так утешайся хотя бы тем, что знаешь, жертвой чего ты стал. И сознаем ли мы, что мы обмануты, если сами ищем обмана? Где уже обманщик лжёт себе самому.

Дух не «вторичен», он тождественен материи. Не противоположен, а тождественен. Противоположность духа и материи «снимается» через более высокую категорию – «жизнь». Материя и дух есть жизнь. Как мужчина и женщина есть человек. Как четное и нечетное есть Число. И так далее. Все противоположности «связаны концами». И «первичны», и «вторичны» они лишь частично, в какой-то момент, но не по определению, не раз и навсегда. Жизнь и человек есть синтез духа и материи, их гармония, стремление к достижению этого синтеза и этой гармонии.

Конечно, если тебе двадцать лет, если ты ничего толком не умеешь, если ты толком не знаешь, что тебе хотелось бы уметь, если ты не научился еще ценить свое главное достояние – время, если у тебя нет и не предвидится никаких особенных талантов, если доминантой твоего существа в двадцать лет, как и десять лет назад, остаются не голова, а руки да ноги, если ты настолько примитивен, что воображаешь, будто на неизвестных планетах можно отыскать некую драгоценность, невозможную на Земле, если, если, если… то тогда, конечно.

Я вообще не обязан быть героем, переходить дорогу, не останавливаясь перед машиной, неистово тормозящей, вслепую испытывать судьбу, настроение, испытывать тревогу; не понимаю, как я мог, ведь жизнь дорога, как никотин. Всё каким-то образом связано со всем. Бог мой, да разве бы я стрелял?! Я готов щипать траву и жрать падаль, если подаришь мне канареечные штаны и волшебную палочку – я ведь так бескорыстен! Какая скука истлеть под землёй. Всё просто: надо жить, как океан. Пойду, по земле, ещё посмотрю людей, буду встречаться с разными людьми, попадать в приключения… Оранжевое настроение: их либе жизнь! Слышу жизнь, слышу её триумф. Чудо народное! Да будет жизнь крупна. Внутри какой-то праздник жужжит, жужжит. Мысли весёлые, сердечные, кружащиеся… Ворочается счастье стержневое. Преисполнимся – это так чарующе. Всё озарится улыбкой, величаво покойной улыбкой радости.

Возможно, из-за моей нервозности, возможно, потому, что, когда вы находитесь близко друг к другу, очень трудно не улыбнуться. Но опять-таки, это была уже совершенно иная улыбка, из некоего пухлого гербария улыбок. (Дети пекут улыбки больших глаз в жаровнях тёмных ресниц и со смехом дарят случайным прохожим).

Чудесный день томишься скукой, жалуешься на неё; кстати, недавно в его маленьком сердце родилась вера в Будду. Угадать, ощутить, заподозрить… Какое грустное очарованье! И всё так полно невыразимой печали, нет сил противиться: сладость бессилия, безволия… имеют несказанную прелесть, как сон, который не расскажешь, но напрасно мне искать слова – битая скорлупка, я предложила ему подушку и, выбрав приличный сюжет, мы стали беседовать: а ты, я смотрю, всёрьёз опечаленная – тихий разговор – знаешь, никто никогда не рассказывает мне грустных историй. Разгонит нагонит загонит твой сплин. Я здесь себя чувствую как-то чище.

Муха так мала, что не назовёшь её настоящим врагом: ходит по лицу своими мокрыми лапками. Муравей так лёгок, что свободно бегает по воде: так забавно и так слабо, что кажется, они только почудились тебе. Муравьи в банке с сахаром. Очень смешно купаются воробьи: нагибаясь, мочат брюшко, а потом долго отряхиваются. И в это время очень заметно, что у них нету рук. Интересно, как мыши относятся к птичкам и как жуки – к бабочкам? Они же видят друг друга. Но что думают? Хочется поскорее узнать, кто родился: мальчик или девочка, солидный куш, покушение, рак, важные перемены… но для этого нужно больше полагаться на свою интуицию, а я закоренелый скептик. Колотушка счастья, то есть пустячок. Этот талисман удержит меня от увлечений. И мои зверушки, несомнительно, интересуются, куда я их гоняю, зачем извожу, и, теряясь, так же обеспокоены своей будущностью, как я моей. Родиться когда-нибудь или не родиться? И кто кого важнее?

В больших домах, что черепами белеют, живут маленькие люди, простолюдины, под утробное ворчание холодильников и не спящих будильников – глоток замурованной в кране воды посреди недолгой ночи в недрах квартир – огромные аляповатые розетки, белые ванны, когда вдруг очнёшься ото сна на молодых ростках конопли и не засыпаешь больше, однажды, когда ты была одна… Одна, потому, что одна. У неё обидчивый нрав. "От вас веет холодом" – говорит он с лёгким оттенком досады. Слышу торопливую речь комментатора в телевизоре: "Футболисты уже немного подустали и поэтому начали совершать даже такие грубые ошибки". Ничего не было в холодильнике, только яйцо, как заснувший зритель в кинотеатре, посреди пустых кресел с обеих сторон: сверху и снизу.

Всю ночь не спать перед дуэлью. Дрожащие руки под утро. На заре поехать с лучшим другом на широкую поляну, где кузнечики, где роса жива. Лошадь, переходя брод, остановится и будет долго с шумом пить воду. Эпизод отпустит поводья. В этот день голубых медведей, пробежавших тропинками вен, по тихим ресницам, я провижу за синей водой в чаше глаз приказанье проснуться. Где-то олень бродит со стоном возле волосков бровей, которые ты старательно выщипываешь, морщась, пинцетом, то есть серебряными щипчиками, привезёнными для тебя заморским купцом. Играют мирно в шашки, облокотясь на руку. Пёстренький цыплёнок, попискивая, бродит по подоконнику, стучит клювом об стекло, ловя мух. Чертовски славное утречко, сэр. Хочется двигаться, а не говорить. В такое утро хочется сфотографироваться на память. А тот друг… тот самый умерший друг в холодное утро… Смиряющая врожденной своей гневливостью, накатывающаяся и откатывающаяся с удесятеренной силой, с которой расширяется зрачок на гончарном круге лица.

Ты будешь там скоро, обещай мне замечать всё. Дашь ли нищенке лепёшек и забросаете ли её с подругами вопросами. – Дружок у тебя есть? Где ты живёшь? С кем буду я сама сегодня ночью спать? Смущающийся калека, неумелый поклон до земли крестьянского мальчика, то есть холопа, поевшего все барские пирожки, забежавшего в горящую избу спасти рыжего котёнка, но не нашедшего, если это твой слуга, недоверчиво глядя в жидкие, тёмные глаза, спрашивает: Вы, что ли, добрый? Да, я незлой, – отвечает хозяин. Подумав, спросит ещё: А, может, вы – пьяный?