Андрей Белый, Алексей Петровский. Переписка

Кто они? Откуда? Как1е? В чем их жизнь? Не-изБ-Ьстно! .. НевЬдомо! Должно быть неинтересно. . . Сознательное ушло. Ясное померкло. Осталось автоматическое.

У Яковлева:

— Ъхать!.. Куда -Ьхать? . . Но чьи то руки тянут. Надо-ть •Ьхать. ..

У Пильняка так прямо и поставлены рядом:

— Телефоны и люди!'). И у Лидина:

— «И носятся, носятся со СВ41НЫМ и дроздиным и в-Ьтренным воем машины — вперед, назад, сп1Ь-шат люди».

Лидин разсказывает о своей Урываевой тоже, как о живой машин-Ь:

— «Неслась Урываева по Никитской и Моховой. .. без пяти десять проходила Урываева в свой кабинет. .. Начинала Урываева свой день»

Ч-Ьм, как отличается она от того «чернаго миноносца», — автомобиля, — который носился «из ночи в ночь, из одного в другой конец города»?

Жизнь швыряется из стороны в сторону, расшивает какую-то дикую пестрядь, ураганно безумным потоком устремляет, — будто камни, «они сталкиваются, разлетаются, плывут, — неизмЪн-

') «Московск1й Альманах». Изд. «Огоньки». Берлин. 1922 г. Разсказ А. Яковлева «Идут». Стр. 11, 12, 13, 14. л ') «Моск. Альман.». Разсказ В. Лидина «Апрель». Стр. 160, 154, 162, 164.

') «Моск. Альманах». Разсказ 5. Пильняка. «Рязань-яйлоко». Стр. 63.

но, на волЪ этой стах1и, влекомые безразсуд-ством, случаем, круговоротом.

Люди — спицы. Колесница — сумбур. Кучер — разрушете. Возжи — страх!

Опорожненные, заушаемые, уничтоженные, иные механизмы, правда, и в этих разсказах пишутся еще с большой прописной буквы, и, все-таки, это не люди и не имена. Это — стертые до глади пятаки, пыль поднятая буйным ходом революцюн-ных коней; стр1Ьлы, пущенныя из сумасшедшаго лука, выпавш1я из развалившагося колчана.

Театр живых сменился театром марюнеток. ОнЪ покорны, онЪ послушны, он1> пассивны, незрячи и обезкровлены.

Работает дребезжащие кинематрограф и на его туманном фонЬ прыгают, кидаясь из стороны в сторону, полубезумныя фигуры, как1я-то два из-м-Ьрен!я, выталкиваемыя на эту сцену опьян'Ьвщим режиссером. Захлестнутые стох1йной волной, утопленники всплывают на поверхность безжизненными трупами!

Характерно: в этих разсказах совсМ отсутствует диалог, свидетель челов1оческаго общен1я, взаимности, духовных трен1й и любви. Зд-Ьсь р'Ь-чи — коротки, безсодержательны, случайны. Чле-норазд1.льные звуки доведены до обезьяньяго минимума. Д-Ьйствующ1Я лица носятся, сталкиваются, сп1Ьшат, их что-то волочит, тащит, тянет, бросает. Но бес-Ьд нЪт. Мыслей н-кт. Духовный м1р поражает столбняком.

И самыя заглав1Я так1я же н-Ьмыя, — отражен1е СТИХ1ЙН0СТИ, бездуховност»! и подчинен1я:

— «Идут» (А. Яковлева).

— «Рязань-яблоко». .. «Рязань-баба»... «Город Росчиславль» . .. «Шама».

Это — у Бор. Пильняка.

—? «Гори-ЦвЪт» (Ал. Ремизов).

— «Апрель — называет свой разсказ В. Ли-дин.

и, как общ1Й вывод, общ1й итог, общ1й символ, — этот заключительный полудневник редактора А. БЪлаго.

— «Я». Подзаголовок говорит:

— «Сумасшедшее».

Хаос... Сумбур... Стих1я. Города, длинныя дороги, ночныя сумятицы, безцЪльный бЪг, толчея и—безум1е:

«Мы на порогЬ образован1я в нас новых душевных бол'Ьзней»,') — говорит Б'Ьлый в преди-слов1и к своему «Я» (сумасшедшее).

И здЪсь—тоже. И тут—отсутств1е лица. И у этого автора—пустыня. И в этом разсказЪ опять и снова—сумятица, потревоженность, хаос и тЬ же подзаголовки: географ1и («Бергень»), м'Ьста («Перед Бергеном»), «Площадь» и только напрас-

') «Моск. Альманах». Андр. Б*лый. «Я» (Сумасшедшее). Стр. 176.

№ 2. — 1924

«Балт1йск1й Альманах»

69

но одна из глав названа: «Моя б1ограф1я». Б10гра-ф|и н'Ьт.

Но обЩ1Й итог выражен в1ьрно и точно: — «ничто!» — «Нас /иного»...

И потом: — «н^т ничего!»

И еще: — «никого»...

И вновь: — «навсегда: «ничего, никого».

Лица смазаны, будто оторваны головы и убит человек. Толстовск1Й ХолстомЬр, Чеховская Каш-танка, Купр11нск1й Изумруд, любой ччж из басни—ясн-Ьй, индивидуальн-Ьй, ч-Ьм вс1Ь гти безглазые, безлик1е псевдолюди. Их так и описывают здЪсь — гуртом, скопом, собирательно, — даже не как политическую парт1ю, а будто парт1ю скота.

— «У вс^x членов ячейки, — разсказывает Пильняк, — были белесые глаза — почти бЬлые, пустые, и сид'Ьли глаза у всЬх по разному, смотрели этими глазами люди из разных углов — то волчьими, то лисьими, то совиными».

Вс-Ь они так1е же: общ1е, пустые, безымянные.

У Лидина один из таких называется Нвпомня-щев, но и вс1Ь друпе, всЪ эти Женишки и Егор Егорычи, я Мериновы — тоже непомнящ1е, тоже смутные и механическ!е.

Из литературы изгнан герой. Индивидуальность зам-Ьнена. КЪм-то, чЪм-то.

Она — «Шкто». Но больше всего и чаще всего она «Никто».

Ея залог — страдательный. Ея наклонен1е — неопред±ленное. Это имя существительное, нарицательное. Это междомет1е — ужаса и гибели, а судьба — приговоренность.

ВсЬ зд'Ьсь проходят и уходят какими-то неосязаемыми т^ьнями, готовыми, или готовящимися мертвецами. На них и смотрят глазами гробовщика, — так, как представлял себе М1р и человека Андреян Андреянович у того же Лидина, — тоже гробовщик:

— «Были для него давно уже живые люди — только будущ1е его покупатели».. .

Так и во всем. Повсюду — печать мертвенности, пророчества смерти безжизненныя т^ла, без-дыханность, опустошенность, маята, измож1ен1е и покорность.

Вм-Ьсто жизни — склеп, вместо людей — кине-матографическ1я вид'Ьн1я!

Иные из писавших о новой литературе (в то^ числе пресловутый Ал. Толстой) славили. . . как вы думаете: что? — Динамику этой жизни, динамичность новой личности!! Это — динамика погребальных дрог и динамичность похороннаго обряда. Личность убита. Человек схоронен.

9.

А потому, что эти люди, эти беллетристы потянулись к сказу и еще к лексиконной оригинально-

сти, они естественно должны были подпасть под большое и исключительное вл1ян1е такого мастера, как Алексей Ремизов.

А потому, что эти писатели, эти мо.'1од|>1е о вторы населили свои книги, как и свои души, устре-млен1ем к Хаосу, к разлому былой архитектоники, к литературной апропорц10нальности, они должны были пойти в мятежный, неровный и нервный след Андрея Белаго.

Неоспоримо: над всей новой росС1Йской беллетристикой веет дух именно этих двух авторов.