Андрей Кончаловский. Никто не знает...

В спектакле особое место занимает история летописного «доноса» Пимена, который он

передает Григорию Отрепьеву, чтобы тот продолжал его, Пимена, труд. Но летопись

оказывается в руках «особой службы» царя. Так ее создатель попадает в пыточные камеры

государства.

Может, самая выразительная сцена, открывающая преступную суть власти, по природе ей

присущую, — это муки совести Бориса. Годунову мерещатся «мальчики кровавые», и он

вымаливает прощения у Бога. Тогда на сцену выходит сын царя, поднося отцу чашу с вином.

Вероятно, именно сына Борис принял за призрак юного Димитрия. В крайнем возбуждении,

взывая к небесам, Годунов неосторожным движением выбивает чашу из рук мальчика, и

кроваво-красное содержимое выплескивается тому в лицо. Вид сына потрясает отца. Он

прижимает дитя к своей груди. Над ними возникает око Божье. В сочетании с музыкой

Мусоргского, великолепным вокалом Орлина Анастассова мизансценическое решение

происходящего приобретает, я бы сказал, шекспировскую мощь, трагедийную космичность.

Трагедия Бориса, как толкует ее Кончаловский, в том, что принявший соблазн власти

«вчерашний раб, татарин, зять Малюты, зять палача и сам палач», Годунов отсекает себя этим

соблазном от родной плоти и крови, от живой жизни и передает в руки погибели, грозящей

теперь и его роду, и народу, и государству. В этом контексте особое место занимают его

отношения с сыном, к которому он очень привязан. И сын любит его, тянется к нему, но и

страшится, боится приблизиться к отцу, когда чует в том властителя-убийцу.

Борис напоминает мальчику, что тому необходимо «постигать державный труд». Но

именно этого державного труда и страшится юный Годунов, видя его плоды, отраженные

прежде всего в самом пугающе преобразившемся облике его отца. Царевич Феодор в конце

описанной сцены как бы сам превращается в «кровавого мальчика» — таково грозное

предупреждение Годунову, идущее чуть ли не из уст самого Всевышнего.

Мизансценическое и сценографическое решение оперного спектакля, на мой взгляд, прямо

вытекает из реплики представителя «мятежного рода» Пушкиных боярина Афанасия Пушкина.

В этой реплике сам гениальный создатель трагедии, похоже, высказал свое отношение к

природе отечественной власти.

…Он правит нами,

Как царь Иван (не к ночи будь помянут)…

… А легче ли народу?

Спроси его. Попробуй самозванец

Им посулить старинный Юрьев день,

Так и пойдет потеха…

И «потеха» действительно начинается. Только что мы видели народ, потрясенный словами

Юродивого, отказывающегося молиться за «царя Ирода»: «Богородица не велит!», — народ,

павший ниц. И тут же — в сцене восстания под Кромами — тот же народ, подстрекаемый

бродягами-чернецами Варлаамом и Мисаилом, грабит господ и проливает боярскую кровь, а

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

205

затем приветствует появление Самозванца. Это та самая «бессмысленная чернь», которая, по

словам «лукавого царедворца» Шуйского, «изменчива, мятежна, суеверна, легко пустой надежде

предана, мгновенному внушению послушна, для истины глуха и равнодушна, а баснями

питается она».

Таков образ народной толпы в развитии сюжета спектакля.

После «бессмысленного и беспощадного русского бунта» следуют сцены совета боярской

Думы и смерти Бориса, душевно и телесно обессиленного муками совести. Сцена замечательна

пафосом нравственного приговора власти, прозвучавшего из души совестливого царя-убийцы.

Характерна она и явной безысходностью перед непреодолимой безнравственностью власти.

Произнеся свои последние предсмертные слова, Годунов падает бездыханный. Над его телом

склоняется сын. И тут мы видим, как «лукавый царедворец» Шуйский и думный дьяк

Щелкалов, крадучись, подбираются к телу Бориса, еще не веря в его кончину. А

удостоверившись, хватают царевича Феодора, законного претендента на трон, и уволакивают

его.

Фактически повторяется финал спектакля по «Королю Лиру». Дальнейшая судьба

мальчика, как и прозревшего юного Эдгара, становится очевидной. Финал и того и другого

спектаклей Кончаловского — духовнонравственный тупик, в котором оказываются и этот народ,

и эти плоть от плоти его властители. Дальнейшее — всеобщее молчание.

Глава третья «Это наш дом»

…Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной

сферы существования, ни для чего не выработано хороших привычек, ни

для чего нет правил; нет даже домашнего очага; нет ничего, что

привязывало бы, что пробуждало бы в нас симпатию или любовь, ничего

прочного, ничего постоянного; все протекает, все уходит, не оставляя

следа ни вне, ни внутри нас. В своих домах мы как будто на постое, в

семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками…

П.Я. Чаадаев. Философические письма. Письмо первое

Это не психушка. Это наш дом. Мы здесь живем и всегда будем

жить.

Из фильма А. Кончаловского «Дом дураков»

1

Итак, в 1994 году Кончаловский вернулся к своим зрителям, к своим соотечественникам.

Начался зрелый, «синтетический» период его творчества, отмеченный в начале появлением

«Ближнего круга». И вот он снял «Курочку Рябу» как продолжение темы «иванизма», но в

новых условиях.

Как ведут себя Дети Державы, влюбленные в вождя и советскую власть и счастливые этой