Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
карнавальные одежды постсоветского «бизнесмена» и с азартом дурака-юродивого сжигает
декорацию предпринимательского благополучия. А затем, из простодушной любви и
сострадания, вновь устраивает праздник единородцам и таким образом в очередной раз
совершает ритуал любовного исповедания перед Асей.
Обозначена в фильме и утопия вечно живой, но несбыточной мечты русского человека о
космической «халяве». Надежда на чудо, терпеливая вера в него — в чудо нечаянного богатства
и счастья. На какой-то миг
незадолго до этого обнаружится трезвая реальность бытия. В сараюшке своем Ася обретает
вначале не чудо, а… дыру. Исчезла задняя стенка строения. Кто-то спер… И зрителю
открывается беспредельность заснеженной страны — пространство, молчаливо вопрошающее.
Холодный, необустроенный простор. Он и есть пространство насущного освоения. Чуда
нет. Точнее, миф о российском колхозно-коммунистическом чуде исчерпан. Ни курица-тотем
чудо-яиц не несет; ни Эрмитаж их не содержит; ни бандиты настоящей цены (чудных или
дурных денег) не дадут.
Смеховое расширение пространств — ключевой сюжетный ход картины. Смех очищает
жизнь, убирает тесноту социальных перегородок. Асина небогатая семья с ветхим «обманным»
сортиром, «хоромы» деревенского капиталиста Чиркунова, грязные фуфайки жителей села,
ряженые гангстеры цыганистого вида, в том числе и фактические строения Безводного с
символической лестницей, по которой восходят и нисходят герои, — все это, как стенка ветхого
сарая Клячиной или седалище убогого сортира, куда ныряет «халявная» выручка Асиного сына,
опадает, рушится, открывая реальность неосвоенной жизни.
По признанию Кончаловского, «Курочка Ряба» — один из его самых раскрепощенных в
исполнении фильмов, где он «не боялся ничего, как однажды это уже было — в «Асе
Клячиной». «Как режиссер здесь я был, как никогда, свободен. Во всей стилистике…
Стилистика здесь была свободна и бесформенна, тем мне и дорога. Я, что называется, гулял по
буфету. Не боялся в середине картины вставить вдруг нереальный фантасмагорический кусок,
где курица становится гигантской и объясняет Асе, что ее, как и всех в деревне, зависть заела…
«Курочка Ряба»— классика. Я серьезно. Ведь есть же у меня картины, которые причисляют к
классике. А я причисляю эту. Знаю, что она не постареет. В ней нет стиля. Есть свобода и есть
человеческие характеры. Есть интенсивность чувства…»
Важно и другое — в этом фильме, как и в прочих лентах режиссера, в том числе и в
давней «Асе Клячиной», сильна волна сентиментального сочувствия героям, жалости к ним,
жалости, которая в конце XX — начале XXI века стала весьма дефицитной и в жизни, и на
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
209
экране.
2
«…Вовремя человека пожалеть…
хорошо бывает!» — сказал как-то странник Лука, геройпьесы Максима Горького «На дне». Фильм Кончаловского «Дом дураков» берет прежде всего
жалостью…
Жалко всех. Беспомощно скандальных, трогательно смешных, несчастных «психов»,
поселившихся «где-то на границе с Ингушетией».
Жалко командира «бандитского подразделения» и всех его боевиков.
Жалко капитана с БТР, бывшего (по Афгану) однополчанина полевого командира.
Жалко лысого, но в шляпе, «красивого чеченца» Ахмеда, карнавального жениха главной
героини — Жанны Тимофеевой…
Жанна — юная пациентка психбольницы, уже, кажется, выздоравливающая. Точнее, не
так: она как бы естественно здесь прописана со дня основания. Тут она на своем, судьбой
определенном месте. Во всяком случае, ей под силу удерживать некоторое душевное равновесие
коллектива больных в нелегких условиях подступившей к психлечебнице войны. Но и ее —
жалко.
…А как жалко истеричного командира подразделения федералов, который, оказавшись на
грани безумия, никак не может очистить со своих ботинок то ли грязь, то ли дерьмо чеченской
войны! Жалко его, только здесь, в психушке, наконец принявшего вместе с успокоительной
наркотической инъекцией доктора Валериана Ильича и простую истину: в войне главное не
победа, главное — смерть.
Жалко и солдатиков из этого подразделения, суматошно бегающих по сумасшедшей
больничке — ив этом качестве гораздо более похожих на психов, причем более буйных, чем
сами психи. Жалко их, готовых в безумной суете, своя своих не познаша, порешить друг друга.
Не жалко генерала Павла Грачева. Он хоть и кажется настоящим, но этому
перенасыщенному скрытой болью пространству — чужой. Он — в телевизоре. Он является из
равнодушия виртуального мира. Всем в этой картине больно, а ему, потустороннему, — нет.
Сюжет переключается в сентиментальность, а затем — ив откровенные муки и
сострадание. Переключается вдруг.
Обряженная в клоунский костюм невесты Жанна покидает обиталище психов. Ее в шутку,
как ему казалось, поманил чеченец Ахмед. Сказал, хочет жениться. И девушку обрядили
невестой…
…Вот она прощается. Уходит. И, как на зов, оборачивается вдруг к такому дорогому для
нее обиталищу — к Дому дураков. Видит в окнах некрасивые, жалкие и очень трогательные
физиономии всех, ею любимых…
Словом, от слез нельзя удержаться. А уж когда обстрел начался, появились вертолеты в
огне, падающие с неба!.. И она в этом аду, в безумии этом — в платье невестином, в неловкой
шляпе, с громадным для ее хрупкой нескладной фигурки аккордеоном: играет полечку… Она,
которая так всех хотела спасти, но теперь уже, кажется, никого не спасет — даже в своем