Ангел от Кутюр

– А это? – он указал рукой на женское тело, нарисованное так, что оно почти не различалось на холсте, зато ярко проступало надетое на женщину красное бельё. – Сатанизм женщины.

– Вы полагаете? – заговорил подошедший де Бельмонт.

– Несомненно. В первую очередь нижнее бельё, – безапелляционно заявил художник.

– Я работаю моделью, занимаюсь вот этим самым, – сказала Настя, указывая на нарисованные красные бикини. – По-вашему, я выбрала неправильную профессию? Коварную, если судить по вывеске при входе?

– Вы уж извините меня, мадемуазель, но ваша профессия служит дьяволу, – язвительно улыбнулся Оскар. – Помните, как писал Анатоль Франс?

– О чём писал? – растерялась Настя.

– Он рассказывал, как дьявол нарядил пингвинок в одежды и тем самым сделал их столь соблазнительными, что сам попался на этот соблазн. Женщины превратили одежду в орудие, с помощью одежды затуманивают нам глаза, и мы уже не отдаём себе отчёт в том, что именно нас привлекает.

– Оскар намекает на то, что одежда, вернее мода, являет собой настоящее зло, – пояснил Жан-Пьер и, улыбаясь собеседнику в глаза, уточнил. – Но не кажется ли вам, дорогой Оскар, что мы, мужчины, с готовностью отдаёмся этому обману? Мы рады быть обманутыми. Неясные желания питают нас куда сильнее конкретной цели, потому что они величественнее, значимее. Что там, под покровом ткани? Разве мы не знаем? Прекрасно знаем, но одежда дарит нам иллюзию, мы даже не осознаём, что на самом деле не ищем ничего особенного, ничего нового под женской одеждой, нам всё известно, но с каким почти торжественным волнением мы раздеваем женщину… Я говорю, конечно, о человеческих желаниях, а не о животных инстинктах, выше которых не поднялись многие, с позволения сказать, мужчины.

– По-моему, Жан-Пьер, вы требуете от мужчин невозможного: вы хотите, чтобы в каждом жила душа поэта, – рассмеялся Оскар. – Но плоть требует своего. У нас у всех плоть животных. Нет, Жан-Пьер, не надо переубеждать меня. Я взрослый человек и вполне созрел, чтобы мыслить самостоятельно. Да, мы все – животные. Жрём, совокупляемся.

– А должны вкушать и заниматься любовью, – продолжал улыбаться де Бельмонт.

– Это лишь вопрос терминологии.

– Это вопрос нашего отношения к жизни, Оскар.

– С вами бесполезно спорить, Жан-Пьер, – застонал Оскар.

– Со мной не нужно спорить. Со мной нужно беседовать. Вдумчиво. Неторопливо.

– Ну вот вы опять.

– Вам тухло живётся, поскольку вы неверно определяете цели. Вы только грубо потребляете, забывая о наслаждении, – продолжал де Бельмонт.

– Сдаюсь, Жан-Пьер, понимаю руки вверх. Вы положили меня на обе лопатки. Да, я животное, – воскликнул Оскар. – Но и вы на самом деле не далеко ушли. Вы делаете всё по указке вашего аристократического воспитания. Не шаляй-валяй одеваетесь и не вразвалку ходите, а наряжаетесь и передвигаетесь в соответствии с установленными правилами. Я просто животное, а вы хорошо выдрессированное. Вот и вся разница.

– Это большая разница, Оскар.

– Мне не нравится ваш спор, господа, – проговорила Настя.

– Прости, дорогая, – извинился де Бельмонт и предложил ей руку. – Не возражаете, если мы оставим вас, Оскар?

– Убегаете? Настя, неужели вам не хочется поговорить о моде? Это же ваша профессия, – пытался остановить их Оскар.

– А что такое мода? – вторгся кто-то со стороны.

– Красивая одежда, – выпалила Настя, присоединяясь к разговору, несмотря на то, что Жан-Пьер тянул её прочь.

– Чуть! Тысячу раз чушь! Мода – целенаправленное умертвление вкуса в людях. Чувство прекрасного подменяется погоней за модой, – яростно взмахнул руками Оскар, словно желая опрокинуть что-то огромное перед собой. – Мода давно превратилась в бизнес. Где-то в глубине, в ворохе цветов и материй таится искусство, основанное на изысканности нарядов, красота, изящество, стиль. Но это в глубине, куда нам не пробиться, куда не докопаться. А на поверхности мы получаем дорогостоящую показуху и ничего больше. Мыльный пузырь, за который богатые люди платят бешеные деньги. Андерсена читали? Король-то голый! Нет никакого искусства от кутюр! Есть бессовестный обман! Есть коварство!

– Не слушайте его, Настя, – засмеялся де Бельмонт и потянул её прочь. – Он славится своим воинствующим радикализмом.

– Нет почему же, Жан-Пьер? Вы не согласны со мной?

– Будь ваша воля, Оскар, вы бы бомбы подкладывали под подиум.

– Зачем же так кроваво? Можно просто запретить.

– Вот видите. Настю пора представить Баронессе.

– Убегаете, – сочувственно покачал головой Оскар. – Убегайте, убегайте. Желаю успеха…

Баронесса Нанжи оказалась женщиной лет шестидесяти, суховатой, с крупным носом и тонкими губами. Она с интересом оглядела Настю и, выслушав короткую, наполненную тонким юмором речь де Бельмонта, почти с материнской нежностью обняла Настю.

– Вы очаровательный цветок, милая моя, – заговорила она светским тоном. – Мир нестерпимо жесток по отношению к таким существам, все пытаются завладеть вами. Позвольте взять вас под моё крыло. Мне доставит удовольствие оказать вам любую помощь.

Жан-Пьер был доволен. Настя понравилась баронессе. Фотоаппараты громко защёлкали, когда баронесса обнимала Настю.

– Отсюда мы отправляемся к Адриано Пазолини, – сказала баронесса. – И не думайте отказываться, очарование моё. На этот вечер вы целиком принадлежите мне. Надеюсь, Жан-Пьер, вы не станете возражать? Вы не имеете права прятать её у себя в номере… Настя, вы же посвятили себя модельному бизнесу? Значит, милая моя, вы принадлежите людям. Ваша красота – всеобщее достояние.

Слушая баронессу вполуха, де Бельмонт улыбался. Его хитро прищуренные глаза не отрывались от Насти. На её лице было написано, насколько приятно ей оказываемое ей внимание. Этот роскошный мир очаровывал её.

– Адриано будет в восторге от вас, дорогая моя, – продолжала Баронесса. – Он преклоняется перед всем красивым. Вы похожи на произведение искусства…

На яхте Адриано Пазолини играл струнный квартет. Сам Пазолини, облачённый в белое, с густыми седыми волосами, выглядел, как персонаж голливудского фильма. Он успевал быть всюду, не обделяя вниманием никого из гостей, но и не выделяя никого из них особо. С нескрываемым удовольствием он поговорил несколько минут с Настей и похвалил её итальянский язык.

– Что вы, синьор Пазолини! Вы льстите мне. Мой итальянский не так хорош, как мне хотелось бы…

– Не скромничайте. Я не расточаю комплиментов зря. Кстати, вон там стоят двое русских, – Пазолини указал глазами на молодых людей в безукоризненных костюмах. – Сыновья моего русского друга. На вашей родине такое знакомство может быть полезным.

– Благодарю вас, сеньор Пазолини.

Де Бельмонт видел, что Настя придала значения словам Пазолини, однако счёл нужным сказать, что вряд ли виновник торжества заговорил о Настиных соотечественниках случайно.

– Сделай ему приятно, познакомься с ними, – предложил он.

– Ладно, – равнодушно согласилась она.

Де Бельмонт видел, как она заговорила с русскими. Один из них заливисто рассмеялся в ответ на какую-то Настину фразу, второй только улыбнулся. Минут десять они о чём-то беседовали, затем Настя вернулась к де Бельмонту. Потом дважды за вечер эти двое подходили к Насте и довольно по-свойски о чём-то заговаривали. Тот, что казался более весёлым, нацепил зачем-то чёрные очки.