Арнайр

«В Башню. Немедленно.» Голос Джармода, лишенный интонаций, как удар тупым клинком, разрезал воздух. Он уже спешился, его вороной жеребец, покрытый пеной и пылью, тяжело дышал, отведенный конюхом. Сам 4-й Великий старейшина не оглянулся, его фигура в бездонно-черном плаще растворилась в полумраке арки, ведущей в глубины цитадели. К Патриарху. К отчету, где Маркус был не героем, а переменной в уравнении эффективности, расходным материалом, показавшим неожиданную живучесть.

Хангр тяжело опустил ручищу, больше похожую на кузнечные клещи, на плечо Маркуса, едва не сбив с ног. «Держись, парень, – его голос, обычно громовой, сейчас звучал хрипло, как скрип несмазанных колес. – Первый бой… он всегда самый тяжелый. Отпечатывается на костях и в мозгу. Но и самый важный. Ты выстоял. Не дрогнул, когда дрожала земля и рвался эфир.» В пронзительно-голубых глазах старого воина, обычно таких же холодных, как скалы Солстиса, светилось нечто редкое – не просто одобрение, а гордость, смешанная с глубокой усталостью и тенью боли за потерянных людей. «Но расслабляться рано. Теперь знают. Знают, на что ты способен. Значит, ждут большего. И враги… – он бросил острый взгляд в сторону, где исчез Джармод, – станут изощреннее. Клыки точить уже начали, не сомневайся. Иди к Алдору. Твоя кровь гудит, как разъяренный рой шершней после того, как их улей тронули. И сосуды… чувствую, трещат по швам. Пусть даст свое зельице, иначе к утру от тебя останется тлеющий огарок да горстка пепла.» Он нежно, но неумолимо толкнул Маркуса в сторону устремленной в свинцовое небо Башни Знаний, а сам развернулся к своим «Молотам». Его голос, мгновенно обретя привычную громовую мощь, обрушился на сержанта, как обвал: «Отчет о потерях – на стол к Джармоду через час! Раненых – в лазарет, к старому Гуннару, пусть не спит! Оружие, доспехи – на смотр и починку немедленно! Каждую царапину описать! Шевелитесь, черти горные!»

Дорога к Башне Знаний растянулась в мучительный марафон. Каждый шаг отдавался глухим гулом в перегруженных мышцах, ноги были ватными, спина горела огнем под грубым швом нагрудника. Но физическая боль была лишь фоном. Гораздо страшнее было эфирное истощение. Оно не просто опустошало – оно выворачивало наизнанку. Как будто его внутреннее «теплое солнце», этот источник странного умиротворения и силы, выкачали досуха мощным насосом, оставив лишь тлеющие угли, зияющую пустоту под кожей и нестерпимый зуд в местах, где проходили невидимые каналы силы. В ушах стоял нескончаемый гул – не просто эхо Ущелья, а жуткая симфония: дикий визг резонансных кристаллов Горнов, хрипы раненого бойца, которого не успели втащить под сень его купола вовремя (его лицо, искаженное ужасом и болью, теперь преследовало Маркуса), лязг оружия, команды Джармода, ледяные и точные. И над всем этим – как клеймо – сухой вердикт: «Приемлемо». Цена «приемлемости» измерялась в крови и тикающих секундах агонии.

Лаборатория Алдора Железного Древа встретила знакомым гулом – не просто перегонных кубов, а целого оркестра алхимических инструментов: бульканье колб, шипение реторт, мерный стук пестика в ступке. Воздух, как всегда, был насыщен терпким букетом – горьковатой полынью, сладковатой солодкой, едкой серой и чем-то минерально-острым, словно толченый гранит. Сам Мастер Алхимик уже ждал, стоя у массивного дубового стола, заваленного свитками, склянками и причудливыми приборами из хрусталя и бронзы. Его морщинистое лицо, напоминающее старую, добрую карту с множеством троп, было необычайно серьезно. Без лишних слов он указал костлявым пальцем на кушетку, обитую потертой, но добротной кожей.

«Снимай, – приказал он лаконично. – Нагрудник. Рубаху. Покажи сосуд, который мы с таким усердием растим и латаем, а ты норовит разбить его в первом же походе.» Пока Маркус, преодолевая волну стыда (быть обнаженным перед этим проницательным стариком казалось хуже боя) и острой боли в плечах, когда ткань прилипала к ссадинам, выполнял приказ, Алдор ловко смешивал ингредиенты в небольшой фаянсовой чаше. Получилась жидкость цвета темного янтаря, издающая парадоксальный аромат – ледяной мяты, нагретой смолы и глубокой земной сырости. «Пей. Медленно. Не глотай, дай растечься. Этот отвар – дитя горных корней и лунного камня. Усмирит бурю в крови, что бушует у тебя внутри, словно шторм в бутылке. И залатает те микроразрывы в эфирных каналах, которые ты, конечно же, умудрился заработать, играя в живой щит для полусотни человек под аккомпанемент резонансных симфоний Горнов.» В его усталых глазах читалась не столько досада, сколько профессиональное восхищение, смешанное с тревогой садовника, увидевшего, как его редкий, капризный саженец выдержал ураган.

Жидкость обожгла горло холодным огнем, затем разлилась по телу волной почти болезненного облегчения. Мускулы немедленно обмякли, боль притупилась до глухого нытья, дрожь в руках утихла. Алдор, тем временем, подошел вплотную. Его руки, покрытые старческими пятнами, но невероятно ловкие, зависли в сантиметрах от кожи Маркуса. Кончики пальцев засветились мягким, диагностическим сиянием – нежно-зеленым, как молодые побеги. Он водил руками вдоль позвоночника, над ключицами, вокруг солнечного сплетения, бормоча себе под нос: «Каналы… натянуты, как струны перед разрывом. Но целы, черт возьми, целы! Сосуд крепкий, как и задумывалось. Мышечные волокна… микронадрывы, но ничего критичного. Нервная система… измотана в струну. Типичная картина для дебютанта, решившего прыгнуть в самое пекло с неотработанным даром. Глупец? Безусловно. Но… – он на мгновение встретился с Маркусом взглядом, – эффективный глупец. Редкая порода.» Он взял глиняную баночку, извлек густую мазь цвета лесной хвои, с запахом сосны и камфары, и наложил ее прохладными, точными движениями на ключевые точки – основание шеи, между лопаток, над сердцем, на запястья. «Бальзам «Сон Камня». Ускорит восстановление тканей, успокоит нервы. Теперь – отдых. Не медитация, не штудирование фолиантов Фреи – сон. Глубокий, как пропасть. Иначе завтра Хангр, узнав, что ты пришел в его зал тряпкой, разорвет тебя на тряпки собственноручно. А я не стану мешать.»

Маркус хотел заговорить, выплеснуть накопившееся – о том, как его сила в бою жила своей жизнью, как она откликалась не только на его волю, но и на отчаянные мольбы раненых, как тепло пульсировало в такт их страданиям, пытаясь унять боль, как в финале отхода купол самопроизвольно сжался, сконцентрировавшись на защите самого Маркуса и Хангра, бросив тех, кто не успел... Но Алдор строго поднял палец. «Завтра. Сегодня ты – биологический объект после крайне рискованного полевого испытания. Требуешь рекальцификации и тишины. Иди. И если я услышу, что ты не спишь, а, скажем, бродишь по библиотеке или тренируешься, – добавлю в твой утренний чай снотворного, от которого проснешься аккурат к следующему полнолунию. Понятно?»

Маркус, покорный и обессиленный, кивнул. Путь до его башни-клетки в западном крыле превратился в кошмарное путешествие по лабиринту усталости. В узком переходе между Арсеналом и Казармами Легионеров он столкнулся с Келланом. Молодой оружейник, обычно погруженный в чертежи, нес стопку пергаментов, но резко остановился, чуть не рассыпав их. Его умные, всегда немного рассеянные глаза, за стеклами очков в стальной оправе, расширились от изумления.

«Маркус? Ты ли это? – прошептал он, оглядывая запачканную кровью и сажей униформу, бледное, осунувшееся лицо. – Говорят… говорят же правду? Что ты там, в том аду… держал целый купол? Из чистой стабильности? Под теми проклятыми кристаллами, что эфир в кисель превращают?» В его голосе звучало недоверие, граничащее с суеверным страхом, но и жгучий, ненасытный интерес инженера, услышавшего о невероятном, нарушающем все законы механизме.

Маркус попытался улыбнуться, но получилось лишь болезненное подергивание губ. «Повезло, – выдавил он хрипло, опираясь на холодную каменную стену. – Сила… сработала. И Хангр прикрыл.»

«Повезло?» – Келлан фыркнул, поправляя очки. Его взгляд внезапно стал острым, оценивающим. «Да тебя теперь Веландра Среброрез годами будет разбирать на винтики и шестеренки! Она уже, говорят, Джармоду проект нового исследовательского комплекса сует, чуть ли не подземный полигон с усиленными рунами, чтобы твою "гармонию" под нагрузкой испытывать! Повезло…» Он покачал головой, но в глазах горел нездоровый азарт. «Расскажешь потом? Как оно… изнутри? Как держалось? На что похоже давление?»

«Потом,» – пообещал Маркус, чувствуя, как земля уплывает из-под ног, и поплелся дальше, оставляя Келлана с его чертежами и новыми, тревожными мыслями.

Перед самым тяжелым, кованым дубовым дверьми своей башни, ведущими в узкую винтовую лестницу наверх, его путь преградила фигура. Веландра Среброрез. Она стояла, как изваяние, в своих серебристо-белых одеждах, которые казались сотканными из лунного света и инея. Ее ледяные глаза, цвета зимнего неба перед бураном, прожигали Маркуса насквозь, сканируя, оценивая, раздевая до молекулы.

«Джармод прислал предварительные телеметрические данные, – заговорила она без предисловий, ее голос был холоден и остр, как алмазное сверло. – Радиус устойчивой стабильности – пять шагов в эпицентре эфирного хаоса, вызванного кристаллами третьего порядка. Фактор подвижности – сохранение эффективности щита при отходе под огнем. Способность к автономной адаптации – гашение низкоуровневых эфирных атак без явного волевого усилия с твоей стороны. Побочный, но крайне значимый эффект – ускорение соматической регенерации у раненых в зоне покрытия. На порядок выше предварительных лабораторных моделей.» Она сделала шаг вперед. Воздух вокруг нее казался холоднее. «Твоя сила в полевых условиях проявила адаптивные свойства и реактивность на внешнюю угрозу, не зафиксированные в контролируемой среде. Она не просто поддерживала заданный ритм – она эволюционировала под давлением, находя резонансные точки в атакующем хаосе и усиливая собственную стабильность на этих частотах. Это…» – в ее глазах, обычно таких бесстрастных, вспыхнул азарт, жадный и пугающий, – «…феноменально. Крайне феноменально. Завтра. Моя лаборатория. На рассвете. Мы начинаем серию экспериментов по записи импринтов твоего резонансного поля в состоянии, максимально приближенном к сегодняшнему – под искусственно созданным эфирным стрессом. Пока нейронные связи, сформированные боем, не ослабли.» Она не ждала согласия или возражений. Это был приказ исследователя подопытному. Развернувшись, она скользнула в сторону Башни Знаний, оставив за собой шлейф ледяного воздуха и Маркуса с тяжелым камнем тревоги на душе и предчувствием новой, изощренной пытки во имя «прогресса».

Его комната в верхнем ярусе башни показалась не просто убежищем, а единственной точкой опоры в рушащемся мире. Он с трудом сбросил запачканную пылью, потом и чужой кровью униформу, словно сбрасывая с себя груз Ущелья. Умывание ледяной водой из каменной чаши было пыткой, но и очищением. Ужин – густая, наваристая похлебка с ячменем и вяленым мясом, грубый черный хлеб – стоял на столе, присланный безмолвным слугой. Он ел механически, не чувствуя вкуса, запивая еду остатками горьковатого отвара Алдора. Тело, подчиняясь зелью и нечеловеческой усталости, требовало сна, но сознание лихорадочно прокручивало кадры, как заевшую пластинку: искаженные болью лица, гул, содрогающий скалы, тревожную пульсацию купола под обстрелом, пустые глаза павшего «Молота», упавшего за границей его защиты, холодную, всевидящую пустоту во взгляде Джармода. «Приемлемо». Слово жгло, как клеймо. Цена «приемлемости» – жизнь человека.