Август, воскресенье, вечер

Подношу к губам телефон и быстро надиктовываю голосовое:

— Ребята, ваше право меня обвинять — тем более, я регулярно подкидывала вам поводы. Но сейчас вы не совсем справедливы. Я не буду пускаться в долгие объяснения, оправдываться и выкручиваться, но брать ответственность за чужие решения — тоже так себе вариант. Поэтому я искренне извиняюсь перед всеми, кого обижала. Простите, ребята. Но Ване… я не могла желать зла.

Отправляю сообщение в чат, выхожу из него, и настоящие, живые слезы, текут по щекам. С плеч скатился тяжелый камень, и в душу вернулась частица жизни, а еще — утраченное умение по-настоящему плакать. Неловко тянусь к пачке влажных салфеток, но задеваю сувенирного гипсового эльфа, стоящего у края стола — тот с печальным стуком падает на пол, от хрупкого тела откалывается тонкая рука.

Я в невыразимом ужасе поднимаю пострадавшую фигурку, дрожащими пальцами ищу в выдвижном ящике скотч и, вглядываясь в нарисованную улыбку, черные глаза и светлые локоны эльфа, аккуратно приматываю недостающую часть.

— Я ломала игрушки. Но раньше. И любимых у меня не было… — Горячий поток слез уже невозможно унять, и я в голос рыдаю: — Понимаешь, Ваня?..

* * *

Глава 52

Утром, перед отъездом в Задонск, мама вихрем ворвалась в мою комнату, с шумом раздвинула шторы и повелела сходить в магазин.

— Я рецепт интересный у Яны выцепила. Буду вечерком готовить. Поняла? — она строго уставилась в мое заспанное лицо и, для надежности, с нажимом повторила: — Поняла?!

— Мам, может, ты сама все закупишь, — я накрепко приросла к своей заросшей паутинами зоне комфорта, и возможный выход на улицу изрядно испугал, но мама проявила невиданную принципиальность, и мне пришлось покориться.

Я дико злюсь, полдня собираюсь с силами, с тоской и тревогой выглядываю в окно, и только в обед до меня доходит, что дело не в новом рецепте или в мамином самодурстве, а в моей всепоглощающей апатии — поход в супермаркет, расположенный в двухстах метрах от нашего дома, это новый вектор движения, и я опять поражаюсь, насколько же мама в теме любовных страданий. Неужто она до последнего любила отца, и только поэтому так за него цеплялась?

В сотый раз прокручиваю в уме список необходимых продуктов, вяло дожевываю бутерброд с колбасой, плетусь восвояси и надолго зависаю у большого зеркала, встроенного в дверцу шифоньера. Я не нравлюсь себе в отражении, но не собираюсь ничего исправлять. Волосы в гульку, сарафан, тапки… Вчетверо складываю шуршащий пакет, забираю с полочки пластиковую карту и, подавив волну мутного дискомфорта, обреченно вытряхиваюсь за кованые ворота.

Ничего страшного не происходит, мир не пугает переменами — разве что, за время моего добровольного отшельничества, возле канав подросла крапива, да весенние цветы в палисадниках сменились на летние. Все остальное осталось прежним: родная школа, ржавый, прикованный к рельсам состав, слепящая бликами большая вода.

В два прыжка преодолев ступени магазина, в ступоре замираю около кофейного автомата, но не решаюсь нажать привычную комбинацию кнопок. Вхожу в торговый зал, бросаю в тележку все необходимое для приготовления маминого таинственного блюда, расплачиваюсь на кассе и, зажмурившись от резкого, причиняющего боль буйства красок, тащусь с тяжелыми пакетами назад.

Я опять задумываюсь о прошлом, о Ване и его нежных губах, но погрузиться в невесомость не получается — из нижнего порядка выруливает группа шумных, явно подвыпивших ребят — разухабистых «крутых» парней и их расфуфыренных, вертлявых спутниц. Присмотревшись, узнаю в гогочущем предводителе Рюмина, и недоброе предчувствие встает в горле комом. Ссадины и синяки на его лице зажили, только переносицу и лоб украшают едва заметные розовые шрамы — этот герой наверняка заливает приятелям, что ранения получены в равном бою, и, даже под страхом смерти, не признается, что одно из них нанесено слабой девчонкой, не пожелавшей его любви.

На нем новое стильное шмотье — не иначе, разорил тетю Таню поездкой в Задонск, над буйной шевелюрой поколдовал опытный барбер, а еще, я уверена, перед прогулкой Рюмин вылил на себя полфлакона дорогущих духов. Как бы там ни было, девахи с придыханием ловят каждое его слово и томно краснеют.

Рюмин тоже меня замечает, вальяжно подносит к губам банку пива, отхлебывает и, бесцеремонно подтащив к себе одну из восторженных спутниц, с издевательской ухмылкой проходит мимо.

Его выпад рассчитан меня задеть, но порождает лишь невнятное подобие испанского стыда. Нас больше нет. Волшебный радар сломался. Я не настроена на его частоту.

Илюха был моим другом детства — несчастным, задерганным, не знавшим любви мальчишкой. Но эта дружба бесславно закончилась вместе с детством.

* * *

Дни мелькают, словно слайды в проекторе, счет идет уже на месяцы, однако тоска по Ване все не отпускает — наоборот, она стала лишь пронзительнее и горше.

В моем телефоне и ноуте полно фоток с Рюминым, — тысячи, если не сотни тысяч, и уже не хватает места в корзине, — но, по злой иронии, нет ни единого кадра с Ваней. Я с упорством сталкера посещаю его заброшенную страницу в соцсети и, затаив дыхание, листаю черно-белую карусель моментов из его прошлой жизни. Ваня разделяет их не со мной, в его объятиях не я, но я вспоминаю его надежное тепло, ежусь, мерзну, глотаю остывший чай и кутаюсь в шерстяной плед.

Окраина Москвы. Другой мир. Огромные расстояния, серый бетон и камень, трубы заводов, градирни, вышки ЛЭП, ряды безликих многоэтажек. Одиночество и тоска, саундтреком к которой может быть только злой рэп или думерская мрачная музыка — ими и забиты Ванины плейлисты. Он далеко, на своей планете, в другой реальности, где я не продержалась бы и суток.

Мне вдруг становится за него страшно — глубинно, невыносимо, до тошноты. Он не на связи, и у меня нет возможности найти его и сказать, что он все еще не один, что тогда случилась очередная маленькая ложь во благо. Рюмин уже ничего не докажет и, даже если Ваня не сможет меня простить, мне жизненно необходимо напомнить ему, что чудеса случаются.

Я неделями слоняюсь по округе, фотографирую буйно цветущие клумбы, которые Ваня поливал, туманные дали за водохранилищем, где притаилась и ждет нас наша волшебная поляна, локомотив, где мы лежали вдвоем под черным платком небес, великолепного и гордого Энрико в сонме белых и пестрых невест, будившего нас по утрам. Заливаю гигабайты бесполезной информации на свою страницу в сети, старательно подписываю каждый снимок и жду реакций, но лайки ставят только учителя, несколько ребят из школы и престарелые родственницы мамы, давно покинувшие эти края.

Лето незаметно переползло за экватор и двинулось дальше, над густыми, усыпанным яблоками и вишней кронами садовых деревьев завис знойный, пьяный август — тот самый, обильный, наполненный, грустный, — в один из дней которого у Вани день рождения… И Ваня скоро перешагнет порог больших перемен, прощания с детством и так пугавшего нас взросления.

А я все иду и иду вперед — упрямо и бесцельно. Просыпаюсь на рассвете, чтобы покормить Карузо, доживаю до вечера, чтобы размотать зеленый поливочный шланг и войти в уютную теплицу Волковых, часами сижу на Ванином крыльце, разговариваю сама с собой и превращаюсь в копию ведьмы — совсем скоро я подменю свою несуществующую жизнь событиями из судеб других людей и окончательно растворюсь в небытие.

* * *

Однажды я видела научно-популярный ролик о том, как к людям, пережившим кислородное голодание и многодневную кому, возвращается способность воспринимать действительность — мозг включается по частям, постепенно разблокируя воспоминания и навыки. Вот и я, словно зомби, бреду в утреннем сумраке к завтраку, дожевываю пресную пасту с сыром, и вдруг ощущаю ее божественный тонкий вкус, вижу отблеск солнца на пузатом чайнике, поражаюсь красоте новых салфеток и вздрагиваю. Завороженно гляжу на стройную и загорелую маму, и с удивлением замечаю, что она помолодела лет на десять, сменила прическу, а еще — не выпускает из рук телефон, с глупой улыбочкой переписываясь со своим Стасом, и у меня вдруг перехватывает дыхание.