"Баламуты"

– Да у нас на станции лучше любого курорта. Ни пыли, ни гари,- голубем ворковал Павлет.
– Воздух...

– Чист и прозрачен, - скривил губы в усмешке Володька. Павлет его все больше раздражал.

– Чист и прозрачен, - серьезно подтвердил Павлет.- Опять же, пруд, летом грибы пойдут, ягоды. Вы вот что, - решил Павлет, обволакивая Ирину бесовским взглядом.
– Как чуть потеплеет - сразу ко мне. Походим по лесу, покажу ягодные места, на пруд сходим.

Ирина живо воспринимала слова Павлета, она то и дело поправляла непослушную челку, выбивавшуюся из-под берета, а Володька, насупившись, слушал треп Павлета и недовольно поглядывал на Ирину...

Поминали Дарью в два захода. Сначала за столы усадили старушек и соседей. Старушки расположились было основательно, но их быстро спровадили, и они, расходясь, благодарили, лицемерно нахваливая стол друг другу, чтобы слышали родственники и знали, что они довольны.

Наконец за стол полезли родственники. Володька с Ириной сели рядом по центру стола. Сидели тесно, мешая друг другу локтями. Павлет отодвинул от Ирины Клавдию и втиснулся между ними. Клавдия зашипела змеей и заерзала на лавке, устраиваясь удобней. Володька недовольно покосился в его сторону и отвернулся, напустив на себя безразличный вид.

Расселись. Стали наливать в граненые стаканы водку, раскладывать по тарелкам закуску. Но никто не решался выпить. Вроде чего-то не хватало. Поглядывали на Михаила. Тот видел, что все ждут его слова и лихорадочно искал слова, которые нужно было сказать о матери. И слова эти в нем были, он их чувствовал, знал, но встал и понес ахинею про то, как его ценят на работе, как он всего добился сам: и на механика выучился, и еще курсы газооператоров закончил; так что на кусок хлеба всегда заработает. К матери эти слова отношения имели только в том смысле, что она его, Михаила, родила, но бессвязную речь его выслушали серьезно. Хоть и был он жлобоват, родственники с ним считались и почитали за главного. Михаил умел жить. У него была трехкомнатная квартира, полированная мебель, на которую молилась Клавдия, и машина "Жигули".

– Ладно, про себя расскажешь потом, - перебил Павлет Михаила.
– Давайте лучше Дарью помянем. Встал и выпил налитые полстакана водки до дна. Михаил хотел что-то сказать еще, но за столом уже активно поминали Дарью, и не обращали теперь на него никакого внимания.

У Ирины от выпитой стопки лицо некрасиво передернулось, и гримаса оставалась на лице, пока она тыкала вилкой в тарелку с холодцом. Володька с коровьим равнодушием водил скулами, перетирая кружок вареной колбасы.

Стол был обильный: холодец, селедка, сыр, вареная колбаса, консервы "Сельдь иваси" и "Скумбрия в томатном соусе", вываленные из банок в глубокие тарелки; котлеты с картофельным пюре. Все грудилось беспорядочно на столе, все крупно нарезано: хлеб, колбаса; даже котлеты были огромные, в ладонь.

Некоторое время за столом стояла тишина. Только слышалось металлическое позвякивание вилок о тарелки, вздохи и чавканье.

Михаил, помня о своем старшинстве, снова поднялся. Глаза его масляно поблескивали, но на этот раз он сказал коротко и по существу: "Давайте выпьем за мать. Чтоб на нас там не обижалась. Кажись, все по-человечески". Выпили по второму разу. Шура принялась вдруг опять голосить. Ее успокаивали. "От этого не уйдешь, - изрекла младшая сестра Нюра.
– И так пожила, слава Богу!"

Шура быстро успокоилась. Скоро заговорили свободнее, за столом стало оживленно.

После второй рюмки Нюра вдруг затеяла склону с Шурой.

– Плохо нам без матери будет, - вздохнула Шура.
– Любила я ее.

– Любила, - ехидно сказала Нюра.
– Потому и клубнику со своей дачи по базарной цене продавала.

– Брешешь!
– ощетинилась Шура.
– Я клубнику Клавке, а не матери приносила. А чегой-то я ей за так должна отдавать? Я работаю так же, как и она. Не богаче всех.

– Клавке принесла, - передразнила Нюра.
– А мать не с Клавкой живет. Как только совести хватает? Нет, чтоб принести - на, мол, мам.

– Подлюка ты, Нюрка!
– взорвалась Шура.
– Кто бы говорил, только не ты. Помолчала бы лучше. Ты матери много принесла? Твой Федор из последних грошей тридцатку у матери занял, да так и не отдал.

– А ну, хватит!
– цыкнул на них Михаил.- Забыли, где сидите? Совсем охренели?

Шура уже поставила руки в боки и набрала побольше воздуху в легкие, готовясь разнести Нюрку, но от окрика Николая опомнилась. Груди сестер тяжело вздымались, а из глаз, когда они встречались взглядами, летели разящие молнии, сталкивались где-то на полпути, и, казалось, треск идет по комнате.

Охмелевший Иван вдруг затянул "Ой цветет калина". Разгоряченная Шура с разворота подцепила его локтем, и он кувыркнулся со скамейки на пол, попытался встать, но дальше четверенек дело не шло. Михаил с Шурой подняли его и увели на кухню, где уложили на топчан.

Павлет пил и не пьянел. Он старательно ухаживал за Ириной, подливал в рюмку водку, подкладывал закуску и, протягиваясь к тарелкам, то и дело, как бы невзначай, цеплял ее то за бок, то за грудь, хотя и так сидели тесно, касаясь друг друга.

Ирина почти не пила, но ухаживания с замиранием души принимала. В этой игре, которую затеял Павлет, было что-то греховное, но до обморока сладостное, и она не противилась этому; и любопытно было и тревожно, и хотелось броситься в грех, как в омут, с головой.

Володька только подливал себе в стакан и пьянел все больше и больше. Ирина поглядывала на мужа настороженно и, хотя сама дала ему волю, теперь боялась за него, ненавидела и жалела себя, не сознавая, что этой жалостью старается оправдать свой флирт.

Когда Володька встал и нетвердо пошел в коридор курить, Ирина вышла за ним и дала волю раздражению.

– Нажрался?
– Учти, я домой тебя тащить не буду.

– Я трезвый, - тяжело выговорил Володька. И вдруг свирепым взглядом вцепился в Ирину и рявкнул:

– Иди отсюда, гадюка!

Ирина вспыхнула и, ни слова не говоря, тенью скользнула в комнату. Застолье базарно гудело. Разбились парами и кричали о своих делах, обидах, болезнях.

Шура плакалась Клавдиной соседке Вере на своего Ивана.

– Убила бы, паразита. Я с ним и по-хорошему, и по-плохому - ничего не помогает, - жаловалась она.
– Вер, ведь без просыпу. Прошлый раз чуть дачу не спалил. Хорошо мы с Валькой подоспели. Как пьяный курил, так с папиросой и уснул. В одеяле полуметровая дырка. Вата тлела, дым, гарь по всей комнате - так хоть бы шевельнулся! Ох, и зло ж меня взяло. Я его возила за волосья ...всю морду раскровянила. Да что толку-то? Проспался - и за старое.

Шура всхлипнула и вдруг зло блеснула глазами: