"Баламуты"
Шрифт:
– Глупости!
– вмешался Николай Степанович, оставив на секунду замок своего портфеля.
– Это мой ученик, ныне зам главного инженера предприятия.
Николай Степанович усмехнулся:
– Этак можно и родную маму заподозрить.
– Разберемся!
– строго пообещал майор.
– Особые приметы у ваших попутчиков есть?
Струков с Николаем Степановичем переглянулись.
– Ну там родинка, шрам, или наколка на руке, - помог майор.
– Я вообще на них не обратил внимания. Как лег, так и уснул, - Николай Степанович виновато развел руками: - Знаете, последнее время недосыпал, ночами работал.
– Женщину я хорошо разглядел, - сказал Струков.
– Я сидел напротив и
– Ну, так что же с особыми приметами?
– остановил Струкова майор.
– Она была беременна. Я еще отметил, когда она сняла пальто, что платье у нее с поясом и подумал, что, наверно, неудобно беременной затягиваться поясом.
– Срок беременности?
– быстро спросил майор.
– В этих вещах, извините, я не разбираюсь, - усмехнулся Струков.
– Но заметно.
– Еще что?
– Конопатки. Рыжая она. И он рыжий. Но его я хорошо не рассмотрел. Он как лег сразу на полку, так и не вставал.
– Еще у нее серые глаза и нет с правой стороны верхних зубов,- вспомнил Струков.
– Вещи у них были?
– Вроде нет. Помню небольшую хозяйственную сумку с двумя ручками. С такими сумками женщины обычно на работу ходят. Помню, потому что она из нее книжку доставала.
– Вы говорите, спали чутко, но не видели, кто украл деньги. Почему вы думаете, что это сделали именно они?
Струков пожал плечами и неуверенно сказал:
– Так больше некому. К нам никто не заходил.
– По вашим же словам, пиджак вы повесили на крючок слева от входа в купе. Достаточно чуть приоткрыть дверь - она отходит вправо, - протянуть руку и залезть в карман. А двери на замок, как вы говорите, после того как они выходили, не закрывались.
– Ну да, достать бумажник, найти деньги, взять и аккуратненько положить его на место, - с нескрываемой иронией возразил Струков.
– А я и не настаиваю на этой версии. Я хочу только сказать, что ни одну из возможных версий нельзя сбрасывать со счетов.
– Двери в купе открывались с трудом и шумно, - вяло сказал Струков.
– А не заметили вы в поведении ваших соседей чего-нибудь странного? Что заставило бы вас насторожиться?
– чуть помолчав, спросил майор.
– Кроме того, что вставали раза три ночью, не заметил. Правда, не обратил внимания, вставала только женщина или мужчина тоже.
– Вы сказали, что оба высокие. Какого примерно роста?
– Ну, если сравнивать со мной, она выше меня, а он на полголовы выше ее. Где-то под метр девяносто.
– С меня будет?
Майор встал из-за стола. Грузный, огромный. "Как бурый медведь в Орском краеведческом музее". Струков усмехнулся сравнению.
– Не меньше. Только худой.
– Ну вот, а у меня метр девяносто три. Ну ладно, вот вам бумага, садитесь и пишите. Сначала заявление на розыск, потом подробно - все, что мне рассказали. Будем искать.
Освободились они часа через два. После того как они подробно описали все, что помнили, с них еще снимали показания. Причем, каждого допрашивали отдельно.
Из отделения милиции Струков вышел чуть раньше и стал ждать Николая Степановича. Николай Степанович, злой, с красным возбужденным лицом, показался в дверях милиции и стал ворчать, что, мол, втянул его Юрий в историю. Угробили больше двух часов времени. И хотя бы польза была, а то - впустую.
– Откуда я знал?
– огрызнулся Струков.
– Знал бы, что это так у них делается, сам бы ни за что не пошел.
Струков выглядел совершенно убитым, будто на него свалилось горе непоправимое; а глаза виновато прятались от взгляда Николая Степановича. Губы Николая Степановича стали медленно расплываться в улыбке. И вдруг
он расхохотался... Хохотал искренне, до слез. Струков с недоумением смотрел на него, и губы его невольно тоже расползались в улыбке.А мы ... мы с тобой про докторские диссертации, - всхлипывал Николай Степанович.
– А мы с тобой ... про "удлетворительно" ... А нас ... нас по-русски ... по-простому. Вот она сермяжная ... ха-ха-ха... правда. Вот она посконная ... домотканная. Вот она родная.
Теперь они хохотали вдвоем. Прохожие удивленно смотрели на двух прилично одетых мужиков, заразительно хохотавших друг перед другом и, не понимая причины столь бурного веселья, сами улыбались...
А ранним утром, когда еще предрассветные сумерки окутывали город, с поезда на плохо освещенную платформу сошли двое, он и она. Оба высокие, худые, оба с рыжими, будто выкрашенными хной, волосами; оба с лицами, густо усеянными веснушками. Они молча прошли в здание вокзала, постояли у закрытого буфета, посмотрели на высокие пустующие столики-стойки с круглыми мраморными досками, оглядели зал, о чем-то тихо переговорились и вышли из здания вокзала в сторону города. Небо начало чуть светлеть. Безлюдная площадь едва освещалась фонарями, а тишину лишь изредка нарушал шум случайной автомашины, внезапный скрип тормозов и гулкая перебранка двух диспетчеров через радиосвязь.
Мужчина с женщиной вошли в привокзальный скверик, нашли в глубине скамейку и сели в окружение мощных зарослей сирени. Женщина поставила на колени черную хозяйственную сумку искусственной кожи, вынула газетный сверток с едой, бутылку водки, стакан. Пока мужчина открывал водку, она, оглядевшись по сторонам, развязала пояс на платье, задрала подол и стала отвязывать небольшую подушку - думку. Беременность исчезла. Женщина поправила платье, застегнулась и развернула сверток с малосольными огурцами, свежими помидорами, ливерной колбасой и черным хлебом. Он налил полстакана водки и протянул женщине. Та выпила, передернулась в ознобе и потянулась к газете с едой. Он тоже выпил. Некоторое время молчали, только слышалось глухое чавканье. Потом она свернула из газеты тугую пробку, заткнула бутылку с водкой и поставила в сумку.
– Давай деньги, - сказала мужчине. Тот нагнулся, снял туфлю, достал из носка мятый комок и протянул женщине. Она пересчитала деньги.
– Сорок рублей.
Достала из лифчика свои деньги и соединила вместе, разгладив бумажки.
– Семьдесят пять. И вчера девяносто.
– Хватит, - отозвался мужчина.
– Да где хватит? У Колюшки на зиму пальто нет. Васька пошел, теперь обувь только подавай ... Мать совсем плохая. Сам знаешь, как лекарства достаем, и сколько они нам стоят!
– Ты ему денег оставила сколько-нибудь?
– спросил он.
– Некогда мне было там разглядывать. Обойдется. Телеграмму даст. Вон какие оба сытые. Образованные, про институты рассуждают.
– Мы же с тобой договаривались, - не брать всех денег. А вдруг у него ничего не осталось?
Женщина презрительно хмыкнула.
– Нехорошо это все. Бог нас накажет.
В глазах мужчины была тоска. Он машинально жевал хлеб с ливерной колбасой, и скулы размеренно играли желваками.
– Бог-то бог, да будь сам не плох!
– зло бросила женщина.
– Пусть он накажет тех, кто жрет от пуза, да всю жизнь как сыр в масле катается. А ты? Ты же со своим здоровьем больше ста рублей никогда не заработаешь! На твою пенсию, на тридцать два рубля детей растить? Или в детдом их, чтобы они там как ты горе помыкали? Вспомни детдом. И я, даже если пойду работать, больше полдня работать не смогу. Ксюшка - тощенькая, один скелет. В сад не пристроить. Да и где там? То воспаление легких, то бронхит, то еще хреновина какая! Из болезней не выходит... И Васька не лучше. Им усиленное питание нужно.