"Баламуты"

Поезд дернулся в судороге, как эпилептик. Раз, другой. И медленно, плавно пошел, набирая скорость. Дверь в купе бесшумно отворилась, и вошли двое, мужчина и женщина. Оба худые, высокие. Оба рыжие. То ли брат и сестра, то ли муж и жена. Она сияла легкое пальто и стала отчетливо видна беременность. Женщина сразу села, достала из хозяйственной сумки книгу и уткнулась в нее, близоруко поднеся к глазам. Мужчина сунул простенькую болоньевую на поролоне куртку под подушку, легко подтянулся на руках и забросил гибкое тощее тело на вторую полку и как был в одежде, растянулся прямо на голом матраце, повернув голову к стене.

Струков с Николаем Степановичем потеряли к соседям интерес.

– Николай Степанович, а Песиков еще у нас преподает?

– спросил вдруг Струков.

– Семен Гаврилович? А как же? Преподает.

– И что, защитился?

– Вы про докторскую?.. Да все никак!
– засмеялся Николай Степанович.

– А теперь-то что мешает?
– искренне удивился Струков.

– А все то же! Когда пришел к власти Никита Сергеевич, Семен Гаврилович вынужден был сделать поправку на разоблачение культа личности, а потому все старые лозунги и ссылки на труды товарища Сталина пришлось убрать, а по существу переписать всю диссертацию. А когда подошел срок защиты, страной уже руководил товарищ Брежнев. Ну, и сами понимаете... Сначала, Семен Гаврилович было плюнул на все это, но потом снова взялся за диссертацию. При Леониде Ильиче вроде наступила определенная стабильность, которая потом оказалась застоем. И бедный Семен Гаврилович опять попал на смену власти. Началась перестройка, и многострадальный труд Песикова устарел, не увидев свет... Это, брат, не фунт изюма. История КПСС - дело серьезное.

Николай Степанович зевнул, прикрывая рукой рот, помассировал рукою глаза.

– Ладно, Юра, давайте-ка спать. А то мы с вами до утра проговорим. Завтра рано вставать.

Николай Степанович снял туфли, пиджак и, став на нижние полки, тяжело подтянулся на руках и с трудом влез на вторую полку.

Струков постелил постель, но спать не ложился. Мешал свет.

Женщина все читала. Он тоже развернул "Огонек". Минут через двадцать глаза стали слипаться, и Струков раздраженно подумал о том, что времени уже двенадцатый час, а завтра рано вставать. Он встал и вышел в тамбур. За окном в кромешной тьме мелькали черные силуэты деревьев, чуть подсвеченные тусклым светом луны. Колеса ритмично стучали на стыках рельс, и в тишине спящего вагона этот стук особенно четко врезался в уши. Где-то в близком к тамбуру купе заплакал ребенок и быстро умолк, убаюканный чуткой матерью. Струков сполоснул в туалете лицо, прошел в свое купе и стал снимать пуловер, надеясь, что женщина сообразит и выйдет в тамбур, но она продолжала читать, и Струков полез в брюках и рубашке под одеяло и под одеялом, чертыхаясь про себя, неудобно изгибаясь, начал стаскивать брюки. Он закрыл глаза, но знал, что не уснет, пока в купе горит свет. Стук колес теперь глухо через подушку бил по голове, но нервы, убаюканные ритмичностью, постепенно успокаивались, и Струков стал погружаться в дремоту. Он слышал, как женщина выходила, потом вошла и почти безшумно прикрыла дверь, повозилась немного и наконец выключила свет.

Спал Струков чутко, слышал, как соседи по купе ночью вставали. Отодвигалась и задвигалась дверь. Струков засыпал, просыпался на остановках, когда поезд судорожно дергался, останавливаясь, и с лязгом рывками трогался снова. Где-то ближе к утру он слышал в купе возню, с трудом открыл глаза и видел при свете, пробивавшемся в щель при открытой двери, как мужчина и женщина скатывают матрацы. Струков повернулся к стенке. Стукнула, закрываясь, дверь. И все затихло, только слышалось мерное похрапывание Николая Степановича.

"Сошли на какой-то станции", - лениво отметил Струков и забылся неспокойным сном, не приносящим отдыха.

Николай Степанович проснулся рано, свежий и бодрый, хорошо отдохнувший.

Струков встал с тяжелой головой, когда Николай Степанович уже умылся, сдал постель и сидел с газетой напротив, за столиком.

– С добрым утром, Юра!
– приветствовал он Струкова.
– Как спалось?

– Спасибо! Плохо! То эти лазили туда-сюда, то поезд дергался. На какой-то станции, наверное, час стояли.

– А я выспался за все три дня. Вчера с ног валился. Спал как сурок, ничего не слышал.
– Николай Степанович посмотрел на часы.
– Через полчаса Воронеж. Надо помаленьку собираться.

Скачко вышел в коридор. Похлопал по карманам, достал бумажник и проверил документы. Все было на месте. Струков хотел вернуть бумажник на место, но что-то насторожило его, и он стал проверять деньги. В бумажнике не хватало сорока рублей. Струков на всякий случай еще раз посмотрел карманы. Денег не было.

– Николай Степанович, - растеряно сказал он.
– У меня деньги украли.

– Да что вы?

– Николай Степанович достал из внутреннего кармана пиджака портмоне. Открыл и недоуменно посмотрел на Струкова.

– Юра, у меня тоже.

Проходившая по вагону проводница спросила:

– Что случилось?

– Украли деньги, - Струков зачем-то показал бумажник.

– У меня было семьдесят рублей, а осталось тридцать.

– А где вышли эти... муж с женой?
– Струков вспомнил, как открывалась и закрывалась дверь, вспомнил, что пиджак, который он повесил под куртку, утром наполовину торчал из-под нее.

– В Липецке. Я их высадила в Липецке.

– Проводница прошла к себе в служебное купе, вернулась и уточнила:

– В Липецк мы прибыли в четыре часа двенадцать минут. Вы думаете, они?

– А кто еще?
– пожал плечами Струков.
– Я спал чутко, ночью никто не входил. А пиджак Николая Степановича висел над второй полкой, и дотянуться до него мог только высокий человек.

Проводница чуть посидела в их купе, посочувствовала и ушла.

Поезд подходил к Воронежу.

– Николай Степанович, а у вас что, совсем денег нет?

Струков чувствовал себя неловко. У него осталась хоть какая-то часть денег. Но расстроенный Николай Степанович вдруг спросил:

– Юра, а как же они у вас все деньги не взяли? Какие-то странно совестливые жулики.

Струков почувствовал, что краснеет.

– Может быть потому, что тридцать и сорок рублей лежали отдельно, а им некогда было копаться. Взяли первые попавшиеся.

Он знал, что Николай Степанович ничего плохого о нем подумать не может, но чувствовал себя виноватым, и ему было неуютно.

– Николай Степанович, нужно заявить в милицию. Сейчас в Воронеже, прямо на вокзале, пойти и заявить.

– И что мы с этого будем иметь?
– Николай Степанович скептически усмехнулся.

– Но они же так и будут по поездам грабить... Так как вы теперь без денег-то?

– Спасибо, не беспокойтесь, Юра! У меня, к счастью, вчера после ужина сдача с десятки осталась в кармане брюк. Я в Воронеже один день пробуду. Обратный билет есть.

На вокзале Струков уговорил Николая Степановича, и они пошли искать милицию. Их принял дежурный майор. Он внимательно выслушал Струкова. Николай Степанович со скучающим видом открывал и закрывал замок портфеля.

– А почему у вас взяли только сорок рублей, а не все семьдесят?

Майор с внимательным прищуром смотрел на Струкова.

– Господи, я-то откуда знаю?
– разозлился Струков.
– Может быть, потому, чтобы вы спросили меня об этом ... А разве не может быть так, что это сделано специально, чтобы посеять недоверие между двумя оставшимися пассажирами... Вы что, подозреваете меня?
– тон Струкова был невольно вызывающим.

– Нельзя сбрасывать со счетов ни одну версию, - невозмутимо ответил майор.