Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Колька налетел, отбросил гада, стал пинать его, а тот извивался, полз, как собака с перебитой спиной, закрывая рожу руками. Потом вдруг взвыл знакомым голосом:

– Та за ше?!

Услышав эти слова, Колька совершенно озверел. Заорав:

– Цукер, падла! – навалился уже на лежащего.

Вдруг вокруг стало невероятно много народу. Кто-то спешил на шум, шлепал по лужам, где-то верещали: «Убивают!», «Пожар!» Кольке заломили руки, оттащили, плеснули в физиономию водой, отхлестали по щекам. Он матерился, вырывался, но какой-то мужик крепко его держал, спокойно приговаривая: «Не дергайся, не надо, покалечишься». В глазах прыгали бесконечные, как казалось, спины, лишь изредка между ними мелькало знакомое светлое платье, смятое, валяющееся на земле, как мусор.

Приближаясь, хрипло завывала «Скорая», и вот уже Маргарита Вильгельмовна, возвышая голос, требовала дать дорогу. Быстро осмотрев Ольгу, приказала:

– На носилки, в машину. Успокоительное и противостолбнячную. Склонившись над избитым, вздохнула обреченно:

– Опять? – И распорядилась: – Туда же. Осторожно.

Она собралась уже садиться в машину, но тут увидела Пожарского. Тот, несмотря на увещевания, на заломленную за спину руку, все вырывался, и изо рта у него шла самая настоящая пена с кровью. Маргарита Вильгельмовна хлестнула его по щеке, по другой и, убедившись, что в белых глазах Кольки появилось осмысленное выражение, изрыгнула громоздкое, скверно звучащее слово, потом предписала по-русски:

– Этому против бешенства.

– Что? – робко переспросила фельдшер.

– Пулю. Серебряную. – И, повернувшись на каблуках, пошагала к машине.

Фельдшер пожала плечами, попросила людей, удерживающих Кольку:

– Отпустите.

Тот, потеряв опору, плюхнулся животом на землю, стал биться об нее головой, как слепой шарить по грязи руками. Потом вдруг, точно спохватившись, принялся ощупывать собственные карманы, размазывая жижу по одежде.

Фельдшер приказала:

– Хватит. Нос вверх, открыть рот.

Колька раззявил вялую пасть, точно птенец, медик всыпала ему на язык порошок.

– Горький, – пробормотал парень.

Она, пошарив в кармане, вынула кусок сахару, протянула:

– Зажуй. – И, услышав сердитый зов начальства, поспешила к машине.

Колька сосал сахар, с тщательностью катая на языке получившуюся горько-приторную жижу. Клещи, сдавившие затылок, вдруг разжались, глаза точно изнутри протерли тряпкой.

«Скорая», откашлявшись, снова завела хриплую шарманку, удаляясь.

Сорокин подошел, промокший до нитки. Молча потащил с собой. Колька покорно поплелся, чинно глядя под ноги, и каждую мысль, появлявшуюся в мозгу, рвал, как паклю.

Глава 6

Неведомо, что за «пулю» применила фельдшер, но к тому времени, как добрались до отделения, Пожарский вдруг понял, что снова способен соображать и, что куда важнее, говорить, а не выть и рычать, брызгая слюной. Так что, когда Сорокин, проведя его в кабинет, усадил, налил воды и предписал: «Рассказывай», Николай начал излагать довольно спокойно, как бы со стороны и о постороннем.

– Я окончил работу около шести тридцати. Разбирали инвентарь, приводили в порядок территорию – еще где-то сорок минут. Потом пошел искать Ольгу.

– Она потерялась?

– Она приходила в училище, но у меня были занятия.

– Вы ругались?

– Нет, я без внимания оставил, что она сказала, ее выгнали…

– Стоп-стоп. Что это значит, откуда выгнали?

– С руководства дружиной. Она ездила в райком, на проработку по поводу книжек.

– Ах вот оно что… Дальше.

– Дальше я ее искал, был дома, в библиотеке, в лесу.

– Каком еще лесу?

– Там, где они с Сонькой Палкиной потерялись.

– Так.

– Не нашел.

– Мать, Палыча не спрашивал?

– Нет, их дома не было. Я решил, что она к тетке в Москву подалась, побёг на станцию, на электричку. Смотрю – Ольга лежит, а этот… – Он смолк, потирая сбитые, кровящие костяшки. – Озверел я, товарищ капитан.

Сорокин, поднявшись, прошелся взад-вперед, заложив руки за спину, постоял у окна, рассматривая дождливую темноту за стеклом. Не поворачиваясь, проговорил:

– Вы с Палычем вроде не родные, а дури друг от друга понабрались – мое почтение.

– Как чердак сорвало, – жалко покаялся Колька.

Капитан вздохнул, отметил как бы про себя:

– Надо будет спросить, что это она ему всыпала. Годное средство.

Пришел Акимов, серый, вялый и бескостный.

– Что там? – спросил Сорокин.

– Ничего, слава богу. – И, смутившись, тотчас поправился: – Цела и невредима, шок и ссадина на шее. Вера с ней.

– Воистину, слава богу, – подтвердил капитан.

Пожарский спросил, не поднимая головы:

– Мне можно туда?

– Нет, ты пока тут сиди, – предписал Сорокин, – мне твоего только трупа не хватало. Сергей, что с Цукером… тьфу, пропасть. С Сахаровым что?

– Там неясно, – признал Акимов.

– Тем более пусть тут сидит этот. Тут безопаснее, а там Маргарита со скальпелем. На вот, запри его. – Сорокин протянул ключи от клетки.

В коридоре Акимов сказал подождать, зашел в их с Санычем кабинет, вынес гимнастерку и дежурную шинель:

– Переоденешься. А этим укройся. Есть-пить хочешь?

– Не, сдохнуть хочу, спасибо.

Акимов глянул на эту жалкую фигуру, хотел что-то сказать, но передумал. У самого голова шла кругом и одновременно раскалывалась. Чуть войдя в клетку, Колька плюхнулся на топчан, так и остался сидеть, но как бы и отключился. Сидел столбом, лишь поблескивали белки глаз в темноте.

Сергей вернулся в кабинет к руководству. Сорокин грел чайник, проворчал:

– Чай весь вышел. Хлебни вот кипяточку, полегчает.

– И мне, если можно. – Катерина Сергеевна по-свойски, без доклада и разрешения, уже сняла дождевик и приспособила его на просушку. Подошла, приложила к чайнику красные руки.

– Эта еще откуда? – спросил Сорокин. Акимов признался, что не ведает.

Отогрев ладони и приняв от лейтенанта кружку, Катерина сделала пару глотков:

– Фу. Потеплело, спасибо. Товарищ капитан, а опергруппа-то так и не подъехала.

Сорокин сварливо сообщил:

– И не подъедет.

– Почему?