Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Любопытно было бы выяснить.

– Твоя двуличность.

Ольга задохнулась от возмущения и обиды:

– Моя?! Я двулична?!

Секретарь с огорчением подтвердила:

– К сожалению. То есть внешне у тебя все в исправности: мероприятия проводятся, стенгазеты, фотографии делаются, отчеты пишутся. Директор школы за тебя горой. Однако если честной быть перед собой – ты же по любому поводу проявляешь анархию, ведешь подковерную борьбу и движение неприсоединения.

– Что вы такое говорите?

– Чистую правду. Оставим старые дела…

– Это какие же?

– Не хочу их сейчас касаться. Давай сейчас о том, что ты заранее была предупреждена о необходимости навести порядок в фондах.

– Я не успела.

– Снова лукавишь. Времени было достаточно, я лично проверяла. Я очень серьезно отслеживаю сроки уведомления и принципиально против разного рода внеплановых проверок.

Ольга молчала.

– А ведь комсомолец должен быстро и точно выполнять все задания организации, доводя начатое дело до конца.

Что тут можно было сказать – ничего. Ионова, не дождавшись ответа, продолжила:

– Ты должна была прямо и честно выразить свое мнение. Коллективно подумать над тем, насколько допустимо присутствие в школьной библиотеке той или иной книги. Ты же предпочла спрятать их. Спасти, так сказать. – Она встала у окна, не глядя на Ольгу. – Я тебе пример из жизни приведу. Стояли мы с отцовской ротой в Пруссии. Там было поместье, разрушенное, а в нем – огромная библиотека. Часть сгорела, а я полезла вытаскивать уцелевшие книги. Письменного немецкого тогда не знала, для меня это были книги, я их спасала. – Татьяна повернулась, глянула через плечо: – Знакомо?

Ольга не выдержала, опустила глаза.

– В разгар всего этого вошел отец, подошел к сложенной мною стопке, а потом вдруг вытащил с самого низу самую красивую книгу. Все рассыпалось! А он вынес книгу во двор – на вытянутой руке, как нечто вонючее или ядовитое. У разрушенного фонтана бойцы жгли костер, грелись, вот отец и кинул красивую книгу в огонь. А товарищ Стрельников – пожилой такой, учитель из-под Тулы, еще и поворошил, чтобы горело ярко. Знала бы ты, что со мной случилось. Готова была голыми руками в огонь полезть.

– Что это была за книга? – спросила Оля.

– «Майн кампф». Намек ясен?

– В нашей библиотеке не было таких книг.

Тон Татьяны сменился, она говорила уже жестко, без обиняков:

– Попытайся увидеть хоть на сантиметр далее своего носа. Книга, не вовремя прочитанная, как и знание, полученное рано, такую отраву могут взрастить в душе – тебе и не снилось.

– Не может быть книга вредной! – выкрикнула Ольга.

– Может! За несколько лет из трудолюбивого, честного, славного народа можно сделать фашистов – если дать соответствующие книги! Никто от этого не застрахован, ясно?

Помолчав, чтобы прийти в себя, Гладкова снова сказала:

– Ясно-то ясно. Но какое отношение к этому всему имеет… ну, Гете? Зощенко?

– А это уже второй вопрос, – подхватила Татьяна, – и связан он со следующим моментом, который я хотела обсудить. На каком основании ты, ребенок неразумный, не выполняешь распоряжения взрослых людей, которые не тебе чета? Государственных, ответственных за нас за всех? Это как понимать? Хорошо, если это просто по недомыслию. А что, если вредительство? Если анархия или того хуже – диверсия?

Во рту было сухо, язык скрежетал, как наждак, голова распухла, в висках стучало. Теперь понятно, что чувствует, попав в западню, полную змей, крыса, еще и с вырванными зубами. Что ответить? Как возразить? Как оправдаться?

«Вот змея. Змеюка очкастая».

– Ну же? Что скажешь, Гладкова? Что мне прикажешь делать?

Трудно сказать, как это случилось. Наверное, потому, что просто прозвучал вопрос о том, что делать… В общем, сами собой слетели с языка ужасные слова, из которых состояло «заклинание» Кольки. Однако оно не сработало. Татьяна Михайловна нисколько не впечатлилась, а, спокойно пересев на начальственное место, за стол, заговорила официально:

– Уполномочена сообщить, что с сегодняшнего дня вы более не осуществляете руководство пионерской дружиной школы номер двести семьдесят три. О дне рассмотрения вашего персонального дела будет сообщено.

И указала на дверь.

Ольга вышла, миновала коридор, спустилась по лестнице – все это так медленно, с огромным трудом, точно в ночном кошмаре. Вокруг было много народу, бодрые, ходили быстро, а то и бегали, о чем-то переговаривались. Встретились какие-то знакомые, по крайней мере, кто-то пожимал руку, говорил «привет» и прочее. Уши заложило, как ватой, перед глазами хмарь стояла, темная заглушка, такая плотная, что лиц Ольга не различала.

Лавочку во дворе, впрочем, увидела, немедленно на нее плюхнулась и закрыла трясущимися руками лицо. Сначала вокруг была тьма кромешная, далее в ней зародился плач и скрежет зубовный. До Оли туго, но постепенно доходила суть того, что сейчас произошло.

Какой ужас! Как она себя вела?! От неловкости Ольга тоненько проскулила: «Ой-ой-ой…» – и слезы сами полились, вот так почти что прилюдно, под защитой всего-навсего двух ладоней! Тут легонько, деликатно потрепали за плечо:

– Пойдем. Не позорься.

Она встрепенулась, отвела руки, подняла глаза.

Вот только не этот опять. Но Алька никуда не делся, и это был даже не Алька, а целый Альберт Судоргин, а то и Борисович, официальный, серьезный, при галстуке, в костюме. Уверенно взял под локоть, поднял со скамейки, и Ольга даже не подумала возмутиться, когда он совершенно нахально заложил ее руку на свой локоть и повел за собой, как будто имел на это право. У Гладковой до сих пор коленки тряслись, это даже было и кстати.

Но с каждым шагом она все больше приходила в себя, и когда отошли от райкома довольно далеко и вата из ушей пропала, то стало ясно, что все это время Алька что-то говорил. Попутно выяснилось, что он в состоянии не только гундосить, но и излагать вполне приятным голосом.

– …Совершенно не понимаю, что можно было не поделить с Михайловной. Хотя у тебя с Михайловнами вечно не ладится. Придется теперь за тебя мне отдуваться, а хорошо ли это, по-дружески?

Ольга вяло переспросила:

– Ты о чем?

Альберт удивился:

– Как, я же с самого начала… а ты, видать, в таком состоянии, что половины не слышишь.

– Да, есть такое.

– Я рассказал: захожу к Ионовой, а она рвет и мечет, чуть из окна не выпрыгивает. Насилу умаслил ее. Она ко мне хорошо относится и все равно цедит сквозь зубы: отправляйся в школу двести семьдесят три старшим пионервожатым.