Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

– Простите.

– Ничего. Наглупила, с кем не бывает. Как Михаил Михайлович?

– Болеет.

Николай Николаевич, который нынче днем видел на прогулке Наталью и совершенно здорового Мишку, сделал вид, что поверил.

– Вот и занимайся ребенком. Свободна. – Неожиданно, так, что Катерина не успела отреагировать, пребольно дернул ее за ухо и указал на дверь.

Она сделала несколько шагов, но не могла же уйти так, не высказавшись до конца:

– Василек… то есть цикорий. Николай Николаевич, он же его специально с собой приволок, дрянь выпендрежная. Это он был, упырь сокольнический. Цветок я нашла прямо рядом с местом борьбы, а ведь до ближайших зарослей этой дряни добрых полкилометра, я проверила.

Капитан вздохнул:

– Сергеевна, марш домой. Покумекаем. Последнее дело подгонять решение под удобный тебе ответ.

Ушла наконец.

Николай Николаевич подождал с полчаса, чтобы уж наверняка не вернулась, потом, пройдя в конец коридора, отпер предвариловку. Колька не спал, а так и сидел столбом, завернувшись в шинель, изо всех сил таращил красные глаза. После «пули» страх как клонило в сон. Сорокин, хмыкнув, спросил:

– Часа тебе хватит?

– Еще бы!

– Тогда беги. Но чтоб ни одна живая душа не видела, особенно Маргарита. Аллюр.

Глава 7

Сергей вошел в палату, плотно притворил дверь. Вера, которая до того спала, уложив голову на руки, руки – на подоконник, тотчас проснулась. И, хотя муж ни звука не издал, тотчас сердито зашептала:

– Тихо!

– Ладно, ладно, – пробормотал он, борясь с искушением развернуться и уйти.

У него, боевого летчика, поджилки тряслись. Он боялся посмотреть на койку. Уже сколько раз сказано, что все хорошо и ровным счетом ничего не случилось… то есть вообще ничего, абсолютно! А все равно боялся, и пришлось неимоверным усилием заставить себя и подойти, и посмотреть.

Оля спала. Волосы убраны за белоснежную косынку, и все-таки ее лицо еще белее, и резко выступают на нем царапины, ссадины, нестрашные, небольшие, аккуратно обработанные. Акимов подумал: вот если бы на чьем-то другом лице это все было, то он бы лишь добродушно заметил, что до свадьбы заживет. А тут как будто каждая царапинка – точно ножом по сердцу. Потому что эта строптивая, местами глупая девчонка давно приросла к душе и ее боль принимается как собственная. И эта ссадина на шее, уже не воспаленная, заботливо обработанная, видно, что неопасная – у самого Сергея горло перехватило, дышать стало больно. Он с трудом сглотнул, погладил простыню там, где была ее рука.

Вдруг Вера, стоявшая все это время у окна, произнесла тихим, чужим голосом:

– Я не понимаю, как такое могло произойти. Война давно кончилась…

– Страдают не только на войне.

– Общие, пустые слова. На ребенка нападают в нескольких метрах до жилых домов. Кто за это ответит?

Честно говоря, он думал, что придет в палату, поцелует обеих, обнимет жену, она будет плакать, он – утешать. По крайней мере, так обычно бывает, это он, оперуполномоченный, видел неоднократно. У других – у него, похоже, все не так. По-особенному. Вера продолжала:

– Это брак в вашей работе. В твоей работе.

– И что же?

– Ты у меня спрашиваешь?

«Как же она говорит, как чужому, проштрафившемуся. По-судейски».

Сергей вспомнил прохиндея Введенского, его насмешливое, но искреннее «сочувствую». Уголовника, за которого горой стоит жена, законница-формалистка, свято веря, что ни на что дурное он уже не способен, потому что… да потому что муж, потому что обещал – и точка. Они единое целое, а они с Верой что? Как будто специально она каждый раз подчеркивает, что он что-то одно, а она – нечто совершенно иное, разумеется, куда лучше.

Ну, раз так… как раз с чужими Акимов может разговаривать спокойно, из чужих мало кто способен вывести его из себя.

– Общественная безопасность – это коллективное дело. В отделении недостаток кадров. Нет возможности круглосуточного патрулирования…

Вера начала было по-прежнему уверенно, обличающе:

– В таком случае ты должен был бы… – И запнулась, поскольку неясно было, чем окончить, какое предписание выдать.

– Что должен?

С койки вдруг ломким, чуть охрипшим голосом сказала Ольга:

– Нашли время. – Хотела еще что-то прибавить, но насторожилась, прислушалась. Довольно бойко соскочила на пол и, обогнув мать, подбежала к окну. Бледное лицо тотчас порозовело, она раздраженно стащила с головы платок, взбила волосы.

В отворенную раму просунулась одна рука, вторая, потом весь Колька Пожарский, мокрый до нитки, уже влезал в окно. Хотел было вежливо поздороваться, но было не до того: Оля, кинувшись к нему на шею, прильнула, и он, плюнув на все, целовал ее, куда придется, обнимал, укачивал, успокаивал.

Акимов тихонько выбрался из палаты, отправился к выходу, доставая на ходу папиросы. Выяснилось, что коробка пустая. У крыльца, спрятавшись под козырьком, курила Маргарита Вильгельмовна, протянула свой портсигар. Потом, присмотревшись, посочувствовала:

– Голубчик, эдак вы до пенсии не доживете. Смотрите-ка, весь мятый, глаза на лбу. По какому поводу нервы, все же обошлось.

– Спасибо вам.

– Не за что. Оле наука будет: зная, что творится в городе, ходит как заговоренная.

– Как Рома себя чувствует?

– Неплохо, – признала Маргарита, – сгоряча слишком сурово осудила Николая. Теперь мне совершенно понятно, что у него не было цели нанести серьезные повреждения, удары наносились хаотично.

– Когда можно будет с ним поговорить?

– Приходите завтра, после обеда. Нате вам еще одну, на ход ноги.

Акимов, забрав папиросу, поблагодарил и отправился. Не домой, а в отделение. Почти у самого входа его нагнал Колька, запыхавшийся, красный, сияющий, спросил:

– Вы чего, сюда?

– А ты?

– И я сюда. Николаич меня отпустил на час. Я сей секунд обратно в клетку.

– Это ненадолго, – заверил Акимов, – Маргарита…

Колька дернулся:

– Ой.

– Маргарита сказала, что Цукера ты не покалечил, – успокоил лейтенант, – и что даже цели такой у тебя не было.

– Да конечно, не было! – с жаром заверил парень. – Как дело-то получилось? Я Ольгу искал, а как увидел…

Сергей прервал:

– Давай до утра? Честно сказать, устал я, как собака.