Битвы за храм Мнемозины: Очерки интеллектуальной истории

78

Еще более 20 лет тому назад известный советский историк был вынужден печатно извиняться перед собратьями по цеху за отступление от канона: «Пусть простят меня строгие судьи — мои собраться по цеху историков-специалистов, и взыскательные читатели, не любящие каких-либо отклонений от установленных норм, за то, что вместо изложения подтверждаемых точными документами подробностей решающего для судьбы Демулена заседания я пошел несколько иным путем. Я попытался, опираясь на предоставленное историку право дивинации, нарисовать ту же картину исключения Демулена из Якобинского клуба, но несколько иначе: через восприятие его женой Камилла — Люсиль Демулен» (Манфред А. З. Три портрета эпохи Великой французской революции. М., 1979. С. 378). Автор этих строк не пояснил, кто именно предоставил историку «право дивинации» и в чем именно оно заключается. Полагаю, что А. З. Манфред сделал это сознательно, дабы не усугублять свою вину за отступление от марксистского канона: «величайшим мастером исторической дивинации» был Вальтер Скотт, ее теоретическое обоснование было впервые дано Огюстеном Тьерри, и это право неоднократно использовалось французскими романтическими историками эпохи Реставрации. «…Способность „дивинации“, как выражается Тьерри, — одна из главных способностей историка; это не что иное, как сила сочувствия, на которую он способен. Поэтому она зависит от его личного и общественного опыта, от эпохи, свидетелем и участником которой он был. „Пусть каждый благоразумный человек… проверит своими собственными воспоминаниями то, что он читал или слышал о событиях прошлого: он тотчас же почувствует жизнь под пылью веков…“» (Реизов Б. Г. Французская романтическая историография (1815–1830). Л., 1956. С. 119).

79

«Представителям постмодернизма свойственно полное отрицание традиционной иерархии „исторических источников“, как она сформировалась в академической науке XIX века. Отрицание исключительной значимости „исторических документов“ и редукции анализа литературных текстов к „квазидокументальной“ интерпретации было осуществлено уже „социальными историками“. „Новая литературная критика“ довела этот процесс разрушения „идолов“ до критической точки, провозгласив традиционный подход „архивным фетишизмом“ и отрицая всякую возможность анализа исторических текстов с целью извлечения или реконструкции „реальных фактов“» (Парамонова М. Ю. Указ. соч. С. 340–341).

80

Шкловский В. Б. Гамбургский счет: Статьи — воспоминания — эссе. (1914–1933). М., 1990. С. 34, 79, 93.

81

Репина Л. П. Что такое интеллектуальная история? // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. 1 / 99 / Под ред. Л. П. Репиной и В. И. Уколовой. М.: ИВИ РАН, 1999. С. 6.

Сравни рассуждение Ролана Барта: «В общем, литература проходит сразу по двум ведомствам: по ведомству истории, в той мере, в какой литература является институцией; и по ведомству психологии, в той мере, в какой литература является творчеством. Следовательно, для изучения литературы требуются две дисциплины, различные и по объекту, и по методам изучения. В первом случае объектом будет литературная институция, а методом будет исторический метод в его самой современной форме; во втором же случае объектом будет литературное творчество, а методом — психологическое исследование» (Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. М., 1989. С. 211).

В то время, когда стояла изнурительная жара и любой разговор неизбежно сводился к обсуждению погоды, когда очередной премьер-министр получил отставку, а политологи спешно подсчитывали количество кабинетов, сменившихся в России за последние полтора года, когда господствовала всеобщая иллюзия, что интеллектуальные силы нации заняты исключительно бурными событиями, происходившими в середине лета 1999 года, — в это самое время из печати вышел первый выпуск альманаха «Диалог со временем», подготовленного Центром интеллектуальной истории Института всеобщей истории РАН. Итак, появление в России нового раздела исторической науки, изучающего исторические аспекты всех видов творческой деятельности человека, стало свершившимся фактом. Уже сейчас можно выделить следующие аспекты этой дисциплины: 1) богословский и религиоведческий; 2) военный; 3) гендерный; 4) географический; 5) демографический; 6) естественнонаучный; 7) идеологический; 8) историографический; 9) культурологический; 10) лингвистический; 11) науковедческий; 12) педагогический; 13) политологический; 14) правовой; 15) психологический; 16) социологический; 17) философский; 18) формально-логический; 19) экономический; 20) эстетический; 21) этический. Разумеется, что предлагаемая систематизация носит описательный характер: она не претендует на исчерпывающую полноту, лишена содержательной характеристики каждого из выделенных выше аспектов и абстрагируется как от выявления связей и взаимодействий между ними, так и от любых попыток дифференцировать эти аспекты по степени их сравнительной важности. Это еще предстоит сделать.

Нуждается в теоретическом осмыслении и история заблуждений, равно как и история утрат. «Между тем имело бы смысл создать историю различных видов удовольствия, отринутых, отвергнутых обществом (получилась бы мрачная, трагическая история человеческой глупости): существует обскурантизм, объектом которого является удовольствие» (Барт Р. Избранные работы. С. 500). Специального рассмотрения требуют устная история, история формализованных и неформализованных социальных институтов, видоизменение иерархии и ее социального престижа в интеллектуальном сообществе. Впрочем, главное — это то, что положено начало интеллектуальной истории в качестве самостоятельного раздела исторической науки, все остальное — дело будущего.

82

Рубинштейн Е. Б. Роберт Дарнтон: «интеллектуальная история снизу» // Диалог со временем. С. 278.

83

Коган П. Д. Гроза // Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне. М..; Л., 1965. С. 278 (Б-ка поэта. Большая серия).

84

Андронов И. Е. Интеллектуалы Неаполя: Фаусто Николини, его друзья и герои // Диалог со временем. С. 133.

85

Реизов Б. Г. Французская романтическая историография (1815–1830). С. 15–16, 52, 104, 122. «Тьерри понимал, что книга его может приобрести драматический интерес только в том случае, если ее композиционным принципом будет единство исторических событий. Тем самым он создал принцип исторического единства, столь характерный для французского исторического романа. Это — единство процесса, цикл событий, имеющих единый исторический смысл. Понятие широкое и емкое, не ограниченное никакими внешними правилами, определяемое лишь идейной интерпретацией событий. Такое единство должно было возникнуть из материала, оно требовало воображения и творческой мысли и в каждом произведении проявлялось по-разному. На место единства классического и формального Тьерри поставил единство романтическое и шекспировское, единство смысловое. Оно-то и создало это огромное патетическое „полотно“ из груд материалов, погребенных в хрониках, легендах и балладах. <…> „Литература“ в работах Тьерри не была компромиссом, на который наука соглашается ради популяризации или удобства изложения. Стиль для него — не косметика, но орудие исследования. Местный колорит, реставрация эпохи на основании характерных деталей, весь этот исторический анализ для своего осуществления требовал художественного синтеза» (Там же. С. 117, 122).

86

Культура и общество в Средние века — раннее Новое время: Методология и методики современных зарубежных и отечественных исследований: Сборник аналитических и реферативных обзоров. М.: ИНИОН РАН, 1998. С. 132 (Примеч. 66).

87

Олабарри И. «Новая» новая история: структуры «большой длительности» // Культура и общество в Средние века — раннее Новое время: Методология и методики современных зарубежных и отечественных исследований. М.: ИНИОН РАН, 1998. С. 103.

В настоящее время теория интеллектуальной истории практически полностью отсутствует. «„Новая история“, „новая социальная история“, „новая интеллектуальная история“: употребление применительно к истории прилагательного „новая“ особенно подозрительно. Не лучше ли попытаться возродить в историографии старые добрые отношения между гигантами и карликами. <…> Наиболее важный результат, к которому нас подводит изучение структур „большой длительности“ в историографии, состоит в том, что в основании изучения прошлого на протяжении 200 лет мы неизменно обнаруживаем историзм. <…> Но, с другой стороны, надо отметить, что сегодня нам, без сомнения, не хватает общей программы в области историографии, которая бы смогла объединить историков разных стран. Сообщества „единой интерпретации“ не существует, и нет Ранке или Броделя, чтобы встать во главе. Как пишет Новак, в конце XX в. эхом звучит зов пророка Ветхого Завета „Нет Царя в Израиле“» (Там же. С. 103, 122, 123).

88

Борхес X. Л. Проза разных лет. С. 202.

89

Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 280. Очевидец так описал публичное торжество историографа: «Слушатели были умилены и восхищены чертами великого характера Россиян, сильно представленными глубокомысленным, красноречивым историком… Я плакал, и видел многих отирающих слезы» (Там же. С. 0130 примеч.).

90

Письма московского митрополита Филарета к разным лицам. Филарет — президенту Императорской Академии наук адмиралу графу Ф. П. Литке. 5 мая 1867 г. // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1880. Кн. IV. С. 12. Этот казус дает великолепное представление о тех достославных временах, когда история и литература составляли единое целое и когда сочинения историков становились фактом культуры и порождали восторг, умиление, сопереживание читателей. Ранее художественная литература, стремясь постигнуть реальность, двигалась по направлению к науке. Ныне история, порождая у читателя чувство эмпатии, сама делает шаг навстречу литературе — важный шаг на пути преодоления «полосы отчуждения» между ними.