Бородинское поле

должен привыкнуть. Но нет, он чувствовал то же самое, что и в

первый раз. Привыкнуть к такому нельзя, невозможно. Ведь

это написано кровью сердца. Когда он кончил читать, то

услышал в зале нечто похожее на стон. Кто-то плакал,

сдерживая рыдания, кто-то тяжко вздыхал. Он уже не говорил

слушателям, что и эти строки, как и строки предыдущего

документа, не нуждаются в комментариях. Несколько минут аи

молчал, глядя в конспект, словно давая себе душевную

передышку. Потом заговорил глухо, отрывисто:

– Леонид Андреевич Силин, отец двух сыновей, ушел на

фронт добровольно. Раненный, попал в плен. В фашистской

неволе он проводил большую и опасную работу по спасению и

освобождению своих товарищей из плена. Седьмого марта

тысяча девятьсот сорок второго года гитлеровцы расстреляли

мужественного патриота. За несколько часов до своей смерти

он написал записку для жены и детей и передал ее

медицинской сестре. Вот ее текст: "Аннушка, родная! Знаю,

что тебе будет тяжелее всех. Но за то, чтоб ты была в

безопасности, я иду в огонь... Леня! Мой старший сын и

заместитель! Тебя зовут Леня, как и меня. Значит, ты - это я,

когда меня уже не будет. . Живи и ты, как жил и умер твой отец.

Помни: мама - мой лучший друг, ближе мамы у меня никого не

было. Поэтому мама знает, что хорошо, что плохо, что я делал

и чего не делал, за что я похвалил бы, за что поругал. Всегда

во всем советуйся со своей мамой, не скрывай от нее ничего,

делись с ней всем-всем... Аннушка, родная, прощай! Любимая,

солнышко мое! Вырасти мне сыновей таких, чтоб я даже в

небытии ими гордился и радовался на крепких, смелых,

жизнерадостных моих мальчиков, мстителей врагам, ласково-

добрых к людям..."

И снова пауза, взволнованная, до краев наполняющая

душу.- Обратите внимание, - продолжал Макаров, - в

последний миг своей жизни эти люди, простые, но

необыкновенной щедрости духа, говорят в своем завещании о

главном, чем они жили, что было для них дорого и свято.

Ничего мелкого, второстепенного, какой весомый сгусток

мыслей и чувств! Ведь это обращение ко всем сыновьям,

завещание вам и будущим поколениям. Вдумайтесь, мои

дорогие юные друзья. Вспомните ваших отцов, живых,

здравствующих, и ваши взаимоотношения с ними. Все ли вы

достойны такой нежной отцовской заботы и ласки? Спросите

об этом совесть свою. Я позволю себе ознакомить вас еще с

несколькими документами, написанными кровью горячих

сердец, документами, раскрывающими, обнажающими

советский характер. Главстаршина Вадим Усов, погибший на

Карельском фронте, писал перед боем в завещании родным:

"Родина, дорогая, прими мой скромный дар для блага твоего и

знай, что я, взращенный, вскормленный, вспоенный тобой,

отплатил тебе всем, чем мог. Я, твой сын, тебе был предан до

последнего дыхания и выполнил с чистой душой свой долг

коммуниста и воина. Я умер для того, чтоб ты жила. Я так

горячо любил тебя, Родина, как ненавидел врагов твоих...

Дорогие мамуся, Лялечка, Павлик и Леночка! Не надо горевать

и плакать обо мне, облегчите свое горе мыслью, что я был

верен долгу до конца, своим трудом солдатским, кровью алой

я день победы приближал".

Неистребимая вера в победу, любовь к жизни и

Отечеству были тем духовным, нравственным зарядом, от

которого рождался подвиг. На маленьком клочке бумаги перед

жестоким боем сержант Владимир Назаров торопливо

написал: "Для меня Родина - это все: и жизнь, и любовь, - все,

все. Вот сейчас я вижу, что русского человека не победишь. Он

любит свою Родину, и в этом его непобедимость".

Глеб Трофимович перевернул страничку и, оторвав

взгляд от своих записок, сказал, глядя в зал:

– Родина! Как много вобрало в себя это краткое, гордое и

нежное слово. Сколько в нем человеческой любви, верности,

доброты и тепла. Человек, в чьем сердце живет это священное

понятие - Родина, обладает ценнейшим сокровищем. Человек

без Родины - не человек. Севастопольский матрос Алексей

Калюжный двадцатого декабря сорок первого года писал перед

смертью: "Родина моя! Земля русская! Я, сын Ленинского

комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мне

сердце. Я умираю, но знаю, что мы победим". Паша Савельева

из города Луцка в предсмертной записке из фашистского плена

писала: "Приближается черная, страшная минута! Все тело

изувечено - побиты ноги... Но умираю молча. Страшно умирать

в двадцать два года. Как хочется жить! Во имя жизни будущих

после нас людей, во имя тебя, Родина, уходим мы... Расцветай,

будь прекрасна, родимая, и прощай. Твоя Паша". И еще,

товарищи, я хотел бы зачитать вам один документ. Двадцать

восьмого июня сорок первого года танкист Александр Голиков

писал жене из поврежденного и окруженного фашистами

танка: "Танк содрогается от вражеских ударов, но мы пока

живы. Снарядов нет, патроны на исходе. Павел бьет по врагу

прицельным огнем, а я "отдыхаю", с тобой разговариваю...

Сквозь пробоины танка я вижу улицу, зеленые деревья, цветы

в саду, яркие-яркие. У вас, оставшихся в живых, после войны

жизнь будет такая же яркая, как эти цветы, и счастливая. За

нее умереть не страшно". Когда читаешь эти огненные, жаркие

документы истории, сердце наполняется великой гордостью за

свой народ, за партию и Советскую власть, за свое Отечество.

Чем измерить величие и красоту духа, высокое благородство и