Бородинское поле

родителей, начала принимать рискованные формы и вызвала

опасения прежде всего Наташи и отчасти Нины Сергеевны.

Между девочкой и матерью намечался разлад из-за Флориных

друзей, которые не нравились Наташе. Флора показала

твердость характера и три дня не ночевала дома. Наташа не

находила общего языка не только с дочерью, но и с матерью.

И когда Флора исчезла вторично, Наташа растерялась. Поток

информации, которую она не могла переварить, но избавиться

от которой также не представлялось возможности, мир

электроники и телевидения создавал какой-то кошмарный

хаос, в котором человек превращался либо в бездушный

автомат, либо в жалкую, беззащитную букашку, либо

одновременно в того и другого. Вот тогда-то она как-то зримо

почувствовала культ наживы, власть денег, ханжество,

лицемерие, жестокость, равнодушие людей и одиночество.

Казалось, весь мир бешено и безрассудно мчится в погоне за

фортуной наподобие стада животных, и тот, кто остановится в

этой безумной гонке, непременно погибнет, раздавленный

ближними. Две недели Наташа жила в состоянии паники и

страха, и никто ей не мог помочь в беде, никто не мог сказать,

где дочь. Отчаявшаяся мать считала себя виноватой в ее

исчезновении. Корила себя беспощадно, раскаивалась в

грехах, которых не было.

Наконец от Флоры пришло письмо на имя бабушки Нины

Сергеевны. Письмо послано из Швеции и без обратного

адреса, Флора писала:

"Милая бабушка Нина! Ты, наверно, очень-очень

волнуешься за меня? И мама с папой тоже. Волноваться не

надо, со мной ничего не случилось, и мне хорошо. Просто я

ушла из дома, потому что мне там все надоело и все

опротивело. Главное - ложь. Кругом ложь, в школе ложь, дома

ложь, в кино и на телевидении ложь и обман. Целый океан лжи

и несправедливости, зла и алчности, ужасов и крови. Виктор

мне рассказывал про Вьетнам, и я многое поняла. Да, дорогая

бабушка, ты не удивляйся и не спорь - я стала взрослой, и мне

помог стать взрослой Виктор. Я не хочу так жить, как живете

все вы. Я хочу, чтоб была справедливость, чтоб все люди

уважали друг друга, помогали друг другу и жили просто, без

злобы и зависти. И чтоб была правда и любовь.

Теперь у меня есть друзья, мы живем своей колонией

дружно и просто, и мы счастливы, нам хорошо. Мы обрели

настоящую свободу и любовь. Мы презираем роскошь и

богатство и всю лживую мишуру, которую называют культурой и

цивилизацией. Надо жить просто, как жили наши далекие

предки, и тогда не будет ни бедных, ни богатых и не будет войн

ни во Вьетнаме, и нигде-нигде.

Моя добрая, хорошая бабушка Нинна! Передай привет

папе, маме, бабушке Патриции, дедушкам Генри и Оскару, а

также Бену, и особый привет Виктору. Он у нас самый хороший.

Обнимаю тебя и целую крепко. И не надо меня искать. Я

чувствую себя хорошо и свободно. Флора".

Как ни странно, но письмо это обрадовало Нину

Сергеевну: главное, что Флора жива. Ее даже умилило

правописание внучки: эти два "н" в слове "Нина". Нина

Сергеевна, исстрадавшаяся душой за эти месяцы, облегченно

вздохнула. Ей хотелось немедленно поделиться весточкой с

родными и близкими, и Нина Сергеевна бросилась к телефону.

Сначала она позвонила Наташе, и та, заставив ее прочитать

письмо по телефону, сказала, что она сейчас же сообщит Дэну

и они вместе приедут. Потом Нина Сергеевна позвонила в

контору мужу, и Оскар тоже сказал, что он немедленно

выезжает. Надо бы сообщить Виктору и Бену. Но их не было

дома. Виктор обрадуется: они с Флорой большие друзья. Он ее

духовник. Наконец, Нина Сергеевна решила позвонить сватам

– ведь бабушка Патриция и дедушка Генри тоже волнуются и

переживают: Флора их единственная внучка. Миссис Патриция,

услыхав сообщение Нины Сергеевны, ахнула, потом

расплакалась и под конец тоже изъявила желание вместе с

мистером Флемингом-старшим приехать к Раймонам, чтоб

собственными глазами увидеть письмо внучки и обсудить

дальнейшие действия.

Слова миссис Патриции о дальнейших действиях

вернули Нину Сергеевну к реальности и заставили теперь уже

трезво посмотреть на положение, в котором находится ее

внучка. "Она у хиппи", - это сказал Раймон, когда Нина

Сергеевна передала ему по телефону содержание письма.

– Хиппи... хиппи...
– с грустью и тревогой повторила Нина

Сергеевна и представила себе этих волосатых, неумытых,

оборванных юношей и девиц.

После возвращения Виктора из Вьетнама, после письма

от Святослава в ней с необыкновенной силой пробудилась

ностальгия, острая, неумолимая и безысходная, щемящая

душу до физической боли. Ей снилась далекая родина, давно

позабытые картины детства. Она не знала, чем заглушить

внезапно открывшуюся ностальгию.

Рядом с ностальгией кровоточила в ней душевная рана -

ее Виктор с его трудной судьбой. Нина Сергеевна понимала,

что вьетнамская война выбросила ее сына из жизненной

колеи, сломала его физически и духовно, возмутила разум и

сознание. Виктор был ее болью.

В последнее время и Бен начал ее беспокоить.

Однажды, убирая его комнату, она нашла брошюру, в которой

прочитала: "Основной принцип постоянной работы сиониста

очень прост: сионист должен быть сионистом на каждом шагу

своей жизни. При всяком крупном или мельчайшем событии в

своей жизни он должен вглядываться и задумываться над тем,