Бородинское поле

кого имеет в виду брат.

– Те, которые считают сионизм расизмом.

– Антисемиты. Только они могут ставить знак равенства

между сионизмом и расизмом. И Герцог и Мойнихэн это

убедительно доказали.

– А мне кажется, доводы их оппонентов, особенно этого

саудовца, более убедительны.

– Ну еще бы! Ты ж у нас красный. Я нисколько не

удивлюсь, если в один прекрасный день выяснится, что ты

коммунист.

К этому дешевому и грубому приему Бен прибегал

каждый раз, когда не хватало аргументов. В таких случаях

Виктор прекращал спор, считая себя победителем. Так было и

на этот раз. Они молча сели в такси. После долгого молчания

Виктор сказал:

– Не Мойнихэну бы от имени Штатов защищать сионизм.

Это произвело на делегатов неблагоприятное впечатление.

– А кому?

– Кому-нибудь из англосаксов.

– Ерунда, чушь. Америка по историческому праву должна

принадлежать евреям. Евреи ее открыли, Христофор Колумб.

Глупо делать открытие для других. Своя рубашка ближе к телу.

Логично?

– Не очень. Вернее, очень нелогично.

И опять наступила пауза. Вдруг Бен словно только сейчас

вспомнил:

– Ты слышал - Флора объявилась.

– Как?!
– воскликнул Виктор.

– Прислала письмо маме. Из Швеции, - совершенно

спокойно ответил Бен.

– И ты до сих пор молчал! Как тебе не стыдно?

– А что здесь такого? Ну прислала письмо, жива, здорова,

просит не беспокоиться. Хорошо устроилась.

– Как она там очутилась? Зачем поехала в Швецию?..

– Возможно, за Нобелевской премией, - неуместно

пошутил Бен. Его равнодушие, граничащее с безразличием,

возмущало Виктора. Он не стал больше ни о чем

расспрашивать брата. Теперь домой, как можно скорее домой,

чтоб самому, собственными глазами прочитать письмо

любимой племянницы. Как бы то ни было, а в ее бегстве из

дома он считал виновным себя. Девчонка по-своему

отреагировала на откровенные разговоры с Виктором, в

которых он резко осуждал общество лжи, лицемерия,

жестокости и равнодушия, общество холодного эгоизма и

нравственного разложения.

2

Семьи Раймонов и Флемингов собрались на городской

квартире, в большом зале, в котором размещалась картинная

галерея Оскара. Коллекцию картин Оскар создал лет десять

тому назад. По количеству работ она была довольно скромной:

два десятка живописных полотен, несколько бронзовых и

мраморных скульптур работы ваятелей прошлого века. Судя по

живописным картинам, отличающимся своей стилистической

пестротой, хозяин коллекции не обладал строгим

художественным вкусом, поскольку рядом с полотнами

фламандцев висели две абстракции Малевича и Кандинского,

а с великолепным портретом старика, написанным

неизвестным художником эпохи Ренессанса, соседствовала

примитивная безвкусица Марка Шагала. Собственно говоря,

так оно и было: Оскар не питал пристрастия к

изобразительному искусству и на картины, собранные в его

галерее, смотрел как на денежные банкноты, курс которых

более устойчив, чем курс доллара.

Сидели за овальным столом Нина Сергеевна с Оскаром,

Наташа с Дэном, Генри Флеминг с Патрицией и генерал Перес.

У всех, кроме генерала, вид был озабоченный, печальный.

Перес пытался всех успокоить: мол, ничего страшного не

случилось, Флора определенно у хиппи, а эта публика, по

мнению генерала, совсем безобидная. И он по-своему излагал

"идеологию" и "философию" хиппи:

– Там все дозволено, никаких ограничений, никаких

авторитетов. Своеобразный анархизм на сексуальной основе.

Неприязнь к общественным институтам и вообще к законности

и порядку, Раскрепощение инстинктов, сексуальная

революция, а на самом деле половая распущенность.

– Применили философию Маркузе на практике, - вставил

Флеминг-старший.
– Его книга "Эрос и цивилизация" нанесла

нашей цивилизации непоправимый вред. Проповедь возврата

к первобытной свободе, а на самом деле, как вы правильно

заметили, своеобразный анархизм.

– Это стало модой времени и, как всякая мода, скоро

пройдет, - успокаивал Перес. - У генерала Митчелла сын

вместе с хиппи уехал в Австралию, - рассказывал Перес с

веселым воодушевлением.
– И ничего не случилось. Кончились

деньги, через год вернулся. Так же и Флора - вернется, никуда

не денется. Голод заставит.

Слово "голод" больно ударило по сердцу Нины

Сергеевны. Она познала весь ужас этого слова в фашистском

плену и уже ненавидела Переса за его невозмутимое

спокойствие и равнодушие к чужому горю.

– То парень, все же мужчина - он сможет за себя

постоять. А девочка, совсем ребенок...
– возразила генералу

Наташа, прикладывая платок к влажным глазам.

– Ничего не значит, - бойко ответил Перес. - У судьи

Тэрнера дочь уходила из дома с хиппи. И возвратилась.

Правда, не одна - подарила судье внука.

"Боже, какой же он безжалостный и тупой, этот Перес!" -

вновь подумала с неприязнью и горечью Нина Сергеевна. Она

представила себе Флору с ребенком неизвестно от кого.

– Я попробую связаться с нашими людьми в Стокгольме, -

сказал Оскар, и мысль его всем понравилась, как самая

разумная и спасительная. В самом деле, нельзя же сидеть

сложа руки, полагаясь на милосердие судьбы. Бездействие ни

к чему хорошему не приведет. Тут и Нина Сергеевна

вспомнила, что у Оскара много влиятельных друзей в Швеции,