Бородинское поле

далеко, время терять.

– Ты на чем ехала?
– спросил Олег Валю.

– На электричке, а от вокзала пешочком.

Олег это знал, но вопрос был задан неспроста, скорее

для Игоря, для большей убедительности, что встреча его с

Валей случайна.

– Вот не знал - я б тебя захватил. Я на машине.

– Я могу надеяться на обратном пути воспользоваться

вашим личным транспортом?
– шутя сказала Валя.

– Вполне, - ответил Олег.

Итак, из больницы они вышли вместе. В машине Валя,

возбужденная и счастливая, дотронулась до его руки и сказала

ласково и нежно:

– Ты ненормальный. Ты совсем мальчишка, беспечный,

сумасбродный.

– Прости, но я не мог больше, я должен был увидеть

тебя. У меня было такое состояние, что я не мог с собой

совладать.

– Было бы хуже, если б я приехал к тебе домой.

– Ни в коем случае! Галя, кажется, и так что-то

подозревает. Но ты не должен был сюда сегодня ехать. И

никакого партсобрания у тебя в четверг нет, все это ты

придумал для Игоря и Варвары Трофимовны. Родной ты мой

безумец! Ты думаешь, мне не хотелось видеть тебя? Я места

себе не находила. Прости, мы куда едем?

– В гостиницу, в наше "Золотое кольцо". Пообедаем,

посидим в твоем ресторане. Я так соскучился по тебе. Нет, ты

не в состоянии этого понять.

– Да где уж мне понять! Я же сельпо. А ты мосторг, -

безобидно шутила она, и радостная улыбка не сходила с ее

порозовевшего лица.

В уютном зале ресторана они облюбовали свободный

столик, приютившийся у глухой стены. Не виделись всего

полмесяца, а им казалось, что с последней встречи прошел

год. Смотрели друг на друга тающими глазами, говорили какие-

то незначительные, неважные слова, не соответствующие их

взглядам. Валя достала из сумки томик Пушкина и подала

Олегу:- Чтоб не забыть. Это ваш, Галинка брала у Варвары

Трофимовны для Игоря.

Олег взял книгу, открыл с загнутым уголком страницу -

обратил внимание на пометку у стихотворения "Элегия",

прочитал его вслух, признался:

– Удивительно, странно - не помню я этих строк. А

возможно, и не знал. Невежды мы. А ведь это меня касается,

лично, персонально и конкретно: "Порой опять гармонией

упьюсь, над вымыслом слезами обольюсь..." Сколько раз я

упивался гармонией в архитектуре, в творениях великих

зодчих. Именно ее, гармонию, я ставил превыше всего, за что

награждался всевозможными пакостными ярлыками, вроде

"ретрограда", "консерватора". Гармония – душа прекрасного.

Там, где нет гармонии, там не ищите красоты. Не пугайся,

пожалуйста, этого слова - красота. Противники гармонии

осмеяли его, опошлили. Прекрасное всегда было, есть и будет

вершиной человеческого духа.

– "Над вымыслом слезами обольюсь..." - перебила его

Валя.
– Сказано просто, изящно и правдиво. Меня касается, как

ты говоришь, персонально. Сколько раз плакала и в театре, и в

кино, и за чтением интересной книги.

– А вот это касается нас обоих: "И может быть - на мой

закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной".

Что-то грустное и светлое сверкнуло в глазах Олега и в

тот же миг отразилось на лице Вали. Он знал, что для него это

последняя любовь, трудная, необыкновенно сложная, со

многими "но". Для него... А для Вали? Для нее, возможно, и не

последняя, хотя сама она так не думает, и тоже трудная и

светлая.

– "Прощальной"? - как-то встрепенувшись, тихо

переспросила она.
– Зачем "закат"? И почему "печальный"? Я

не хочу - ты слышишь? Не хочу ни заката, ни печали, ни

прощальной. "Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать".

Эта внезапная искренняя вспышка глубоко тронула

Олега, и ответ на нее она прочла в его молчаливом

очарованном взгляде, выражавшем и радость, и полное

согласие с ней. Ему захотелось прильнуть губами к ее

родниковым глазам, и, подавив это немыслимое желание, он

сказал:

– Завтра встретимся у меня в мастерской. Хорошо? Ты

придешь?

Она кивнула, прикрыв глаза веками, и шепотом

сладостно и проникновенно произнесла:

– "И ведаю, мне будут наслажденья меж горестей, забот и

треволненья".

А он, машинально перебирая рассыпанные страницы

книги, остановил свой взгляд на двух строчках и затем, словно

в ответ на какие-то свои мысли, вслух прочитал:

Служенье муз не терпит суеты.

Прекрасное должно быть величаво.

– Ты слышишь, художник-творец, это опять же касается,

нас с тобой персонально. То, о чем мы только что говорили,

вспомнив Пушкина. Выходит, мы с ним заодно. Мы и Игорь.

Это его пометки: стало быть, легло на душу. Меня это радует.

"Прекрасное должно быть величаво"!

3

В каждой семье свои проблемы, свои радости и беды,

удачи и огорчения. Исключения бывают редки. Даже

благополучные семьи иной раз жизнь берет в такой переплет,

что только держись, чтоб устоять и не упасть, когда

заколышется почва под ногами и начинает рушиться годами

создаваемое и, казалось, незыблемое, такое уютное, обжитое

семейное гнездо. Так было и у Орловых: все шло гладко и

безоблачно, жизнь казалась широкой маршевой лестницей,

устланной мягким дорогим ковром, и лестница эта вела к

блистательной вершине, с которой во все стороны

открывалась необозримая ширь горизонта, заполненная

довольством и благоденствием. На работе у Александра

Кирилловича и Людмилы Борисовны никаких осложнений. Он -

доктор наук, профессор - по совместительству имел полставки