Бородинское поле

белые, точно снегом посыпанные волосы и хохочет. А странная

процессия все приближается. Вот она остановилась перед

курганом, и Гоголев сказал, обращаясь к Макарову: "Глеб

Трофимович, это сын твой, Святослав. Он потомок киевского

князя Святослава. Он водил, - Гоголев кивком головы указал

на шеренгу памятников, вдруг превратившихся в шеренгу

бойцов, - он водил их в атаку и был смертельно ранен". Глеб

бросился вниз с кургана, подбежал к Гоголеву и, протянув

вперед руки, умоляюще проговорил: "Отдай мне его". И, взяв у

комиссара легкого, почти невесомого Святослава, с болью

простонал: "Сыночек мой..."

Он проснулся от этих своих слов. Тускло догорала в углу

на столе трофейная плошка. Комиссар спал, съежившись

калачиком, как-то по-детски, забавно. Глеб накинул на плечи

полушубок, надел ушанку и вышел из блиндажа. В морозном

небе зеленовато поблескивали звезды. В стороне станции

Бородино тускло светлел горизонт, и на его фоне

вырисовывался зыбкий силуэт памятника. На какое-то

мгновение Глебу показалось, что памятник движется, как те,

что снились. Сердце его было встревожено смутными

предчувствиями. Сын... Слава... Что с ним? Он только что

держал на руках его легкое тело, в котором затухал последний

огонек жизни. Зачем они явились к нему во сне - покойный

комиссар и сын, - зачем разбередили душу? О чем хотели

сказать перед боем, который непременно произойдет и

неизвестно чем кончится?.. И потом, этот седой Князев и его

неестественный смех. А Князев и в самом деле поседел за

последние дни боев, не во сне, а наяву. Глеб это заметил

вечером и был очень изумлен. Он даже сказал капитану: "А

тебе, Сергей Александрович, седина идет". Где-то рядом с

памятником мелькнула тень. Она была хорошо видна на снегу,

слегка подсвеченном мерцающим светом бесконечно далеких

звезд. Затем тень превратилась в силуэт человека. Часовой

окликнул идущего, и тот ответил приглушенно-гортанным

голосом:

– Младший лейтенант Думбадзе.

– Иосиф?
– позвал Макаров.

– Я, товарищ подполковник.
– Думбадзе предстал перед

командиром, подтянутый и быстрый.

– У меня есть для тебя задание. Личное. Считай, что это

просьба моя. Дивизион Князева поддерживал отряд

добровольцев и курсантов. Сейчас этот отряд находится где-то

в районе Утиц. В этом отряде, по моим предположениям,

должен быть мой сын Святослав - курсант военно-

политического училища. Надо его разыскать. Или хотя бы что-

нибудь разузнать о нем.

– Понятно, товарищ подполковник. Будет сделано. Когда

прикажете приступать к выполнению задания?

– На рассвете. К вечеру постарайся вернуться.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Весь день 17 октября пятая армия продолжала жестокие

бои на всей полосе своей обороны. Снова были сильный

артиллерийский обстрел и бомбежка наших позиций, за

которыми последовала атака танков и пехоты. 32-я дивизия

напрягала последние силы. Ее оборона была похожа на

пружину, натянутую до предела, и случались минуты, когда

Виктору Ивановичу Полосухину казалось, что еще один нажим,

одно решающее усилие со стороны фашистов - и дивизия не

выдержит, пружина обороны лопнет под напором

бронированного тарана, и, сметая все на своем пути,

вражеские полчища хлынут в образовавшуюся брешь, за

какой-нибудь час достигнут Можайска. Такое ощущение

испытывал и Леонид Александрович Говоров, потому уже 17

октября он распорядился перевести штаб армии из Можайска

на восток - в деревню Пушкино.

Полосухин уже не просил у командарма помощи, он

ограничивался тем, что докладывал Говорову обстановку на

участке своей дивизии, нисколько не преувеличивая и не

преуменьшая напряженности положения, доходящей до

критической отметки. Он понимал ограниченные возможности

командующего армией, имевшего более чем скудный резерв. И

все же, когда дело доходило до крайней черты, генерал

Говоров каким-то образом изыскивал средства, в решающий

момент бросал их на подмогу 32-й дивизии и на какое-то

время предотвращал катастрофу. Полосухина поражала

спокойная прозорливость нового командарма, его умение

хладнокровно, но внимательно следить за быстро

меняющейся обстановкой, трезво оценивать ее, не поддаваясь

панике, вовремя принимать самые разумные в данных

обстоятельствах контрмеры. Именно так было и в этот день.

Противник ввел в бой свежие силы пехоты,

поддерживаемой почти сотней танков. Это была та самая

лавина, которую, казалось, не остановит ни минное поле перед

передним краем нашей обороны, ни заградительный огонь

наших батарей, понесших чувствительный урон от удара

немецкой авиации и артиллерии. Но именно в этот момент по

приказу командарма на головы атакующих фашистов

обрушился огненный смерч залпов "катюш", после чего, не дав

врагу опомниться, откуда-то из-за леска на бреющем полете

появилась эскадрилья "илов". Оставив на поле боя десяток

горящих танков и сотни навсегда отвоевавшихся солдат,

фашисты откатывались на исходные позиции. Но Клюге не

давал им долгой передышки. Подгоняемый неугомонным

Боком, которому казалось, что до победы остался всего один

шаг, он приказывал не считать потерь, а идти напролом,

наступать не только вдоль дорог, но и вне их, наступать днем и

ночью.В ночь фашисты предприняли новую атаку на дивизию

Полосухина; они надеялись застать наши части врасплох.