Бородинское поле

понимаете, капитан, что все это значит? Вы в своем уме? Или

вы потеряли рассудок? Да вы знаете, что вам за это

положено?!

– Не кричите и не пугайте, - грубо ответил Князев, глядя

себе под ноги.
– Фашистов не испугались.

– Вы как разговариваете, капитан Князев? Как вы

смеете?!

– Смею, потому что я со смертью в обнимку ходил.

Понятно? А вы еще своей портупеи не запачкали, она еще

поскрипывает.

– Где политрук? - растерянно обратился Брусничкин к

появившемуся Акулову.

– Вон политрук пушку толкает, - язвительно кивнул

головой Князев на группу бойцов, тащивших на себе пушку, и

сам пошел им помогать.

От группы отделился худой заросший паренек и

представился Брусничкину:

– Товарищ старший батальонный комиссар, политрук

Тоноян по вашему приказанию прибыл.

Брусничкин молча кивнул и устремил взгляд на эту

злополучную пушку, замыкающую колонну, на бойцов и

командиров, обливающихся потом. Мимо Брусничкина, не

глядя на него, угрюмо прошли раненые. Эта картина как-то

неожиданно открыла Леониду Викторовичу глаза, и он

почувствовал себя неловко. Сказал политруку:

– Может быть, мою лошадь как-то приспособить пушку

тащить?
– Он кивнул на стоящие в стороне сани.

– Пушку мы как-нибудь дотащим вручную, - ответил

Тоноян, - а на сани бы раненых.

– Да-да, пожалуйста, распорядитесь, - быстро согласился

Леонид Викторович и кивком подозвал к себе Акулова. -

Скажите ездовому, что с ним поедут раненые, а мы с вами

пешком.

Сделав, таким образом, доброе дело, Брусничкин

почувствовал некоторое душевное облегчение. Вместе с тем в

нем постепенно поселялись тревога и сомнения. "Может, это и

хорошо, что я встретил дивизион уже в пути, - размышлял

Леонид Викторович, шагая за санями, в которых теперь сидели

раненые. - Застань я их на позициях, пришлось бы самому

принимать решение, то есть брать на себя ответственность.

Сейчас же за оставление позиций отвечает капитан Князев.

Меня он поставил перед свершившимся фактом. Ну, а если он

неправильно поступил, то я, посланный самим командармом,

должен был вернуть дивизион обратно. Помнится, Полосухин

сказал Макарову, что мелкие подразделения, вроде дивизиона

Князева, даже находясь в окружении, делают доброе дело -

сковывают силы врага. Да, положеньице..."

В сумерках они вышли на Бородинское поле, их встретил

Кузнецов, который находился во взводе Ткачука - на его новых

позициях.

– Жив?
– сказал Кузнецов, по-братски обнимая Князева.

– От дивизиона одна батарея осталась, - печально

ответил Князев.
– А у вас?

– Немного полегче. Ждем ночной атаки.

Однако ночь в полосе обороны полка прошла

относительно спокойно, если не считать десятка тяжелых

снарядов, просвистевших над артиллерийскими позициями и

разорвавшихся где-то в районе станции Бородино. Наши не

отвечали. Люди Князева установили свои четыре орудия на

правом фланге, подзаправившись впервые за много суток

горячей пшенной кашей, отдыхали в блиндажах, прижавшись

друг к другу.

Ночью Глеб вместе с Брусничкиным обошел все батареи.

Комиссара мучила совесть. Он сказал:

– Я резко поругал Князева за самовольное оставление

позиций. Возможно, я был несправедлив.

– Знаю, - неопределенно отозвался Глеб.

– Жаловался?

– Да нет. Обидно ему было.

Перед передним краем трудилась инженерная рота:

натягивали противопехотную проволочную спираль, минеры

устанавливали противотанковые мины. Глеб подумал: "Мины -

это очень хорошо. Сегодня они выручили нас".

В блиндаж вернулись далеко за полночь, усталые,

озябшие. Согрелись спиртом, разведенным крепким остывшим

чаем, и легли вздремнуть. Для Брусничкина это была первая

фронтовая ночь, в непривычной обстановке он не сразу уснул,

хотя и чувствовал себя сильно утомленным. Зато Макаров, как

только сомкнул веки, так и провалился в глубокий сон. В

последнее время Глеба начали одолевать сновидения. Иногда

они были до того реальны, что он путал их с явью. На этот раз

Глеб поспал около двух часов. Проснулся от страшного

сновидения. Ему снилась атака. Цепи фашистов наступают, а

его орудия стреляют холостыми снарядами. Немцы все ближе

и ближе, потому что орудийный огонь не причиняет им никакого

урона. Вот они уже бегут с криками на приступ кургана, на

котором стоит он, Глеб Макаров, и подает команду капитану

Князеву. Тот весь седой. "Когда же он успел так поседеть?
–

удивился Глеб и решил: - Это он там, за эти последние сутки,

под Утицами, поседел". Курган высокий, раза в два выше, чем

на самом деле. Потом над полем проносится залп огненных

реактивных снарядов; летят они медленно, плавно, вдруг

превращаются в серебристые самолеты и тают где-то в

розовой дали. И видит Глеб, как по зеленому полю со стороны

Шевардино к Багратионовым флешам движутся гранитные и

чугунные обелиски, выстроившись в ровную шеренгу: они

кажутся живыми, что-то поют торжественное и печальное,

какой-то очень знакомый, до слез трогательный мотив - то ли

"Варшавянку", то ли "Ревела буря". А впереди этого шествия

широко, в такт песне, торжественно шагает комиссар Гоголев и

несет на руках перед собой смертельно раненного бойца. Глеб

в ужасе закричал капитану Князеву: "Стой! Не стрелять! Там

наши!" Капитан Князев ерошит рукой свои короткие, совсем