Бородинское поле

вчера у Игоря Макарова.

Состоявшая до сих пор в резерве фельдмаршала Бока

танковая дивизия генерала Штейнборна была введена в бой

лишь вчера на стыке армий Говорова и Рокоссовского. И в тот

же день на штаб дивизии Штейнборна совершили дерзкое,

совершенно внезапное, никак не ожидаемое нападение три

советских танка. За каких-нибудь четверть часа раздавили

гусеницами и подожгли несколько штабных машин и

мотоциклов, подбили два танка и бронетранспортер, а когда

возвращались назад, встретились с танковым полком, в

котором в этот момент находился сам командир дивизии. Видя

такое неравенство в силах, тридцатьчетверки хотели

уклониться от боя, но были атакованы. Один советский танк

был подбит тремя снарядами, двум другим удалось

ускользнуть.

Из горящей тридцатьчетверки немцы вытащили в

бессознательном состоянии раненного осколком снаряда и

обгоревшего старшего лейтенанта. Из найденных при нем

документов немцы узнали, что в их руках находится командир

танковой роты Герой Советского Союза старший лейтенант

Макаров Игорь Трофимович. Когда Игорь пришел в себя, его

допросил сам командир дивизии в присутствии своего друга

военного историка доктора Вилли Гальвица, неплохо

владеющего русским языком. На допросе Игорь вел себя с

достоинством, ни посулы сохранить ему жизнь в обмен на

измену, ни угрозы мучительной смерти не вытянули из него ни

единого слова. И лишь когда доктор Гальвиц спросил, за что

герр обер-лейтенант получил высшую боевую награду, Игорь,

покусывая пересохшие губы и язвительно ухмыляясь, ответил:

– За Гудериана.

– Вот как? Это интересно, - подстегиваемый

любопытством, оживился Штейнборн. - Расскажите, где вы

встречались с генералом Гудерианом?

– Под Мценском и в Орле, - ответил Игорь и тут же

упрекнул себя, потому что из его ответа стало ясно, что

танкисты, которые две недели тому назад были под Орлом,

теперь сражаются здесь, у стен Москвы. Впрочем, для немцев

это не было тайной, они знали, что в составе армии

Рокоссовского находится танковая бригада Катукова, та самая,

что доставила им много неприятностей.

И генералу Штейнборну вспомнился торжественный ужин

у Гудериана по случаю вступления его танкистов в Орел и

затем переполох, испортивший торжество. Значит,

нарушителем спокойствия был вот этот курносый лейтенант,

который, даже будучи в плену, обреченный на муки и смерть,

смеет разговаривать дерзким, уверенным голосом. Его

фанатически самоуверенное заявление о том, что никогда

фашистам не бывать в Москве, привело генерала в

бешенство. Штейнборну хотелось собственноручно заткнуть

глотку этому коммунисту. Но он сдержал себя: пусть пока

поживет. На этот счет у Штейнборна был свой замысел.

Вошел адъютант.

– Что, доктор Гальвиц еще спит?

– спросил Штейнборн, не

отрывая глаз от карты,

– Вероятно, господин генерал.

– Разбудите его и приготовьте завтрак.

– Завтрак готов, господин генерал.

– Тогда зовите доктора.

Вилли Гальвиц - длинный и поджарый мужчина, уже

давно отметивший свое сорокалетие, одетый в кожаный на

меховой подкладке реглан, в сапогах и в форменной

офицерской фуражке с лихо загнутым верхом - пришел к

генералу минут через тридцать. Штейнборн стоял у стола и

рассматривал Золотую Звезду Героя. Он поджидал историка,

рассчитывая на расположение доктора Гальвица, который в

своих будущих трудах уделит достойное внимание генерал-

майору Штейнборну - герою Московской битвы.

– Как спалось, Вилли?
– любезно справился генерал.

– Плохо, Курт. - Гальвиц снял реглан, фуражку и, не

найдя, куда б их повесить, небрежно бросил на диван. Вид у

него был и в самом деле утомленный. Узкое бледное лицо

казалось каким-то помятым, блеклые, водянистые глаза точно

выцвели. - Какие-то кошмары одолевали. И этот русский. -

Гальвиц кивнул на Золотую Звезду.

Штейнборн поинтересовался:

– Как ты думаешь, Вилли, она настоящая? Из чистого

золота?

– Ну, разумеется, нет, сусальное, тончайший слой.

– Обман. Сталину она стоила дешево, а нам обошлась

дорого.

– Не понимаю, Курт, что ты имеешь в виду?

– А то, что за эту звезду обер-лейтенант - как его там?
–

тогда в Орле много наших машин превратил в металлолом.

Если бросить на одну чашу весов золото, что ушло на звезду, а

на другую стоимость наших танков и машин, им уничтоженных,

то чаша с золотом подскочит до потолка.

– К танкам и машинам приплюсуй жизни немецких солдат.

Но ты, Курт, правильно, по-рыцарски поступил, сохранив ему

жизнь. Откровенно говоря, я не ожидал от тебя такого

великодушия. Достойный враг заслуживает уважения, а

следовательно, и снисхождения. А этот - достойный витязь, как

у них называют рыцарей.

– Чепуха, Вилли, ты меня просто не понял. Враги, а тем

более такие, как этот, заслуживают не снисхождения, а самой

Жестокой казни. И этот обер-лейтенант ее не избежит. Но не

сегодня, а немного погодя, после того, как наши танки пройдут

по Красной площади триумфальным маршем. Я покажу ему

фотографию. Вспомни, с какой самоуверенной яростью он

кричал мне в лицо: "Никогда, никогда!" Думаю, что это его не

обрадует.

– Да, Курт, для него это будет самой страшной казнью.

– Нравственной, Вилли. Перед тем как принять

физическую. Но о том позаботятся парни из ведомства