Братчина

— Так мы же в литературу пришли с завода, не то что некоторые! — Птичкин хмыкнул.

Я развел руками. На заводе мне действительно приходилось бывать только на экскурсии.

— Да я не про тебя! — махнул рукой Птичкин. — Твой директор в литературу пришел по комсомольской путевке. А должен был оставаться на рыболовном сейнере, ему там самое место.

Все-то он знает, наш Птичкин. Я про своего директора знал лишь то, что до издательства он работал в газете «Труд».

— Туда он попал по протекции Бочкарёва, — сказал Птичкин. — А до этого сидел в «Мелодии». В одной комнате с Визбором.

— С самим Визбором? — удивился я.

— Конечно, с самим. До сих пор ему завидует.

— Славе?

— В основном женщинам Визбора. Сам-то он плюгавый.

Да, мы с Вепсовым мелковаты, и не только в сравнении с Визбором. А Птичкин и в семьдесят орел.

— Во-первых, я с завода, а во-вторых, крупным издательством руководил. Не таким, конечно, как ваше, но тоже приличное. Молодых поэтов издавали. Ты стихи писать еще не начал?

— Нет, — сказал я.

Птичкин приличными людьми считал одних поэтов, и в первую очередь Есенина. С него он начинал все свои статьи о литературе. Видимо, ему казалось, что имя Есенина затушует его собственную косноязычность. А она была запредельной.

— А эти, которые гладко пишут, все как один западные холуи, — сказал Птичкин. — Я, когда читаю Льва Толстого, тоже спотыкаюсь, и ничего. «Войну и мир» давно перечитывал?

— Давно, — вздохнул я.

Кажется, Василий Птичкин не видел во мне соратника по литературной борьбе. А бои вокруг гремели нешуточные, и во всех них Птичкин гарцевал впереди на белом коне. Чапаев, а не поэт.

Кстати, чтимый мной Бабель «Конармию» написал. Да и Гайдар с Фадеевым не отсиживались в тылу.

— Раньше писатели были не ровня нынешним, — кивнул Птичкин. — Богатыри! Пошли со мной к Вепсову.

— Зачем? — спросил я.

— Для поддержки. Он ведь не читал меня. И вообще поэтов не любит.

Вепсов в равной степени не любил поэтов и прозаиков, но я промолчал.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, в кабинет генерального директора. Тот, как обычно, сидел за столом, заваленным книгами, и что-то писал. Под настольной лампой лежал, раскинув лапы, издательский кот Тимка.

Кабинет директора был местной достопримечательностью, его даже в кино показывали. Сцену, когда Мимино в фильме Данелии приходит к большому начальнику устраиваться на работу, снимали как раз в нем. Точнее, в конференц-зале, расположенном рядом с кабинетом. Но по размерам они одинаковы, так что разницы не замечал никто.

Я и сам не заметил бы, если бы не Соколов, наш директор по хозяйственной части. Вот он к мелочам относился трепетно.

— А Соколов юморист, — сказал Птичкин. — Они всегда видят то, что не надо. Заковыристые людишки.

У Птичкина, как я заметил, на каждого пишущего человека был свой реестровый номер. По высшему разряду проходили поэты, на втором месте прозаики, замыкали строй юмористы-сатирики. У меня, кстати, тоже был свой реестр, но в нем в последних рядах маршировали поэтессы. Однако и там бывали исключения — та же Ахматова, например.

— Григорий, — обратился к Вепсову Птичкин, — где тут у тебя Ахмадулина живет?

— Напротив, — кивнул в окно Вепсов. — Вон в том доме. Зачем она тебе?

— Низачем, — пожал плечами Птичкин. — Просто так спросил. Она хоть и поэтесса, но до Есенина ей далеко. Ты согласен со мной?

— Согласен, — сказал Вепсов. — Сейчас скажу Соколову, чтоб стол накрыл. Выпьешь?

— Конечно! — приосанился Птичкин. — Давно не сидел с товарищами. Разбрелись по конурам, сидят как сычи. Завистливые стали.

— Чему тут завидовать? — хмыкнул Вепсов.

— Всему! — рубанул воздух рукой, как саблей, Птичкин. — Тому, что мы сейчас за стол пойдем, тоже завидуют. Ты романы издаешь, у молодых шашни с газетой...

Они оба уставились на меня.

— Пусть порезвится, — сказал Вепсов. — Но прежде надо книгу издать, точнее, шесть книг.

— Какую книгу? — напрягся Птичкин.

— Веретенников воспоминания написал, шесть томов. А ему есть что вспомнить.

— Сам Веретенников?! — изумился Птичкин. — Этого, конечно, издавать надо. Заслуженный генерал!

Я понял, что от этой книги мне не отвертеться. Пусть в издательстве мне платят гроши, но что-то ведь делать надо.

— Рукопись принес? — спросил я.

— Вон, — кивнул на толстую папку Вепсов. — Но прежде чем за нее браться, нужно решить вопрос с деньгами. Ты, кстати, его решил? — Он посмотрел на Птичкина.

Тот пожал плечами.

— Решай, — строго сказал Вепсов. — Без этого сейчас никак.

2

На встречу с руководством компании «Злато России» я отправился вместе с главным художником издательства Николаем.

— А тебя за какие грехи сюда отправили? — спросил я.

— Если спросят о макете книги, расскажу, что и как, — невнятно объяснил Николай. — Да и двоим лучше, чем одному.

В этом я с ним был согласен.

Николай хороший парень. Правда, слова из него надо вытягивать клещами, а нас, как я понимаю, ждало словесное ристалище.

«Придется попыхтеть», — подумал я.

Коля хмыкнул.

Офис компании угадывался за высоким каменным забором. У ворот охранники с автоматами.

«Надо же. Почти центр Москвы, а тут бандиты с автоматами, — подумал я. — Собак, правда, не хватает».

Овчарки хорошо монтировались бы рядом с охранниками. Мне, как бывшему редактору телевидения, нравилась картинка автоматчиков с лающими псами у ног. Как в концлагере.

— Богатые люди, — уважительно сказал Коля.

Да. Мы с ним не совпадали по возрасту. У меня на первом плане лагерь, у него деньги. Хотя сам он в данную минуту был беден, как церковная мышь.

— Может, хоть здесь заработаю, — вздохнул Николай.

А вот это напрасные мечтания.

Один из охранников небрежно обхлопал нас и кивнул: проходите. Я не обиделся. В разряд серьезных людей мы с Колей не попадали.

— А если бы у меня был пистолет? — спросил Николай.

— Пристрелили бы.

Коля хохотнул. Веселья, правда, в его глазах я не увидел.

Еще один охранник, но уже с кобурой пистолета на ремне провел нас по длинному коридору в комнату с надписью «Переговорная».

— Принимают как посольских людей, — сказал я Николаю. — А в переговорах что главное?

— Что?

— Не продешевить.

Коля хмыкнул. С его словарным запасом он идеально подходил для переговоров.

В комнату вошли два человека: молодой и старый. И мне сразу стало ясно, кто здесь главный. У него тоже был минимальный словарный запас, но комплекция, бритый затылок и водянистые глаза снимали все сомнения — он старший. Правда, после вчерашнего он чувствовал себя неважно, я это понял по запаху изо рта. И по отвращению, с которым на нас посмотрел.