Братчина

Отодвигаться мне уже было некуда, я сидел на краю дивана.

— Вот! У американских толстосумов по одному катеру на брата, от силы два. А у самарского губернатора пятьдесят! Сажать его надо, немедленно сажать!

В приемной загудело, как от церковного набата.

И тут отворилась дверь, и в ней показался Веретенников. Стало тихо.

— Шумишь? — негромко спросил он Наместникова.

— Да нет, — стушевался прокурор. — С молодым человеком беседуем.

Оказывается, он умел ворковать.

— Подожди, — кивнул хозяин кабинета. — Сейчас.

Он повернулся к секретарю, вытянувшемуся у стола по стойке смирно.

— Где документ, который я велел подготовить? — во все генеральское горло гаркнул Веретенников. — Я спрашиваю, где ведомость?!

Секретарь раскрыл рот, но не издал ни звука. В подобных ситуациях и у меня случалось замыкание. Иногда казалось, что теряю сознание.

— Немедленно найти! — отдал приказ Веретенников.

Секретарь дернулся, но остался стоять по стойке смирно.

— А теперь заходи, — обычным голосом сказал генерал Наместникову. — А вы подождите. — Он улыбнулся мне.

По спине пробежал холодок.

Начальники скрылись в кабинете. Я перевел дыхание.

— Да вот же она, ведомость! — показал мне лист бумаги секретарь. — Как я ее сразу не увидел?

Я кивнул. Подобные казусы мне были хорошо знакомы.

— Вы здесь служите? — спросил я секретаря.

— Вышел в отставку — и сюда, — кивнул тот. — Генерал-майору особо некуда пристроиться.

Да, Веретенников, кажется, был генерал армии. У него и должен денщиком служить генерал-майор. Пардон, секретарем. Совсем я запутался в этих должностях и званиях.

4

Рукописи Веретенникова я читал месяца два, не меньше. В каждом томе не меньше пятисот страниц. В принципе их можно было и не читать. Стиль править не надо, а запятые корректоры расставят. Но я читал.

— Не торопись, — сказал Вепсов. — Пока не решится финансовый вопрос, спешить некуда.

— А он решается?

— Конечно. Пивоваров чуть не каждый день приходит.

— Советуется?

— Ему наша сёмужка нравится. Вместе с водкой, естественно. Интересный мужик.

— Идеолог?

— Прохвост! Всегда там, где маслом намазано. Сейчас к золотоискателям примкнул, а в их бизнесе одни бандиты. Ты ведь был у них?

— Был, — кивнул я.

— Значит, видел. А Пивоваров так, для прикрытия. Иезуит, каких мало.

— Вы с ними встречались?

— Почти каждый день! И в прежние времена, и сейчас. Птичкин и тот в иезуитство впадает. Когда ему что-то надо.

Всем всегда что-то надо. Какой интерес сейчас у Веретенникова?

— Представить потомкам собственную картину мира, — вздохнул Вепсов. — Они ведь, эти потомки, спросят. А ты им воспоминания. Где служил, в каком чине, какие отдавал приказы. Он ведь мог тогда власть употребить. А не захотел.

Я промолчал. Игры с властью мне никогда не нравились. Впрочем, меня к ним и не подпускали. Хорошо это или плохо?

— Иди и читай воспоминания, — распорядился Вепсов. — Или ты выпить хочешь?

— Не хочу, — сказал я.

— А Петров тебе наливает?

— Иногда, — посмотрел я в окно. — Газетное дело суетливое. Выпивать надо в неспешности и размеренности.

Вепсов хмыкнул. Вот он как раз понимал толк в выпивке. Завел специального человека, который жарил отбивные и наливал в рюмки. Одно время этим занимался Соколов, но не оправдал доверия. Сатирик. А они, как сказал Птичкин, всегда видят то, что не надо. Соколов теперь ругается с грузчиками и уборщицами. В комнатке за сценой правит бал Паршин, служивший когда-то поваром в элитных войсках. Отбивные у него и правда хорошие.

— Ближе к вечеру зайди, — придвинул к себе очередную стопку бумаг Вепсов. — Бочкарёв приедет. Посидим повспоминаем. Только это и остается.

Я вечером хотел отправиться в городскую писательскую организацию, к Уткину. Давно там не был. Все-таки несколько лет числился в бюро прозы, принимал в Союз писателей молодежь. Теперь это бюро тоже только в воспоминаниях. Но в кабинет к Уткину зайти с бутылкой можно, не прогонят. Отбивных там, правда, не жарят. И вообще плохо с закуской.

— Приду, — сказал я. — Юрия Владимировича всегда полезно послушать.

— Вот-вот, — пробормотал Вепсов. — У вас там в бульварном листке, наверно, и поговорить не с кем. Измельчал народ.

Я отправился читать воспоминания. Зашел Саша Максимов.

— Кто у тебя? — посмотрел он на папку с рукописью.

— Веретенников.

— Пройдет лет двадцать, и книги никому не будут нужны. Даже Веретенникова. Профессия писателя вымрет.

— Совсем?

— Совсем. Мы, конечно, до этих времен не доживем, но профессии такой не станет, вместе со страной исчезнет.

Максимов был близок к истине, но мне не хотелось ее принимать. Имею я право на небольшую слабость?

— Конечно, имеешь, — похлопал меня по плечу Саша. — В газету устроился. Хорошо платят?

— Нормально, — сказал я.

— А здесь совсем гроши. Правильно, что ушел. Я вот книгу об Андерсоне закончу и тоже куда-нибудь уйду. Поможешь?

— Помогу, — кивнул я. — Жалко, ты журналистикой не занимаешься. Мне вот надо интервью у Антонова взять. Знаешь такого певца?

— Знаю, — вздохнул Саша. — Интервью не по моей части. Он меня и на порог не пустит.

— Почему?

— Эстрадник. Они девочек любят.

Я задумался. Действительно, на интервью надо кого-нибудь из молодых отправить, ту же Ирину. Как раз и проверим, способна ли она писать.

— Сам-то рассказы пишешь? — посмотрел на меня Максимов.

— Редко. Разве до рассказов сейчас?

— Точно, за них никто ничего не платит. Надо идти в коммерческое издательство. У тебя ведь жена там работает?

— Работает, — буркнул я.

Я знал, что Максимова интересуют не мои рассказы, а жена в ипостаси редактора коммерческого издательства. Но как ему объяснить, что коммерсантам нужна не проза Максимова, а нечто другое?