Булочник и Весна

– Ну мы пойдём поможем? – обрадовался поводу улизнуть Илья, и они с Лизкой помчались в сторону, откуда нёсся весёлый шум.

Проводив Лизу взглядом, Майя подошла ко мне и, посемейному чмокнув в щёку, сказала:

– Здравствуй! Вещи наши там возьми, у Петьки в багажнике!

Я вышел за ворота к машине. Мне хотелось сказать Пете что-нибудь достойное его подвига.

– Мне лучше как, уехать, или требуется распорядитель праздника? – спросил он с великодушной улыбкой и мельком глянул на другой конец деревни, где потерялась среди елей и яблонь крыша тузинской дачи.

Я не ответил. Просто взял из багажника Майину сумку, а Пете кинул Лизкин рюкзак.

– Ну и славно! – кивнул он. – Я как раз сегодня свободен! – и, перевесив рюкзак на моё плечо, решительно направился к бытовке.

На крыльце, в углу с удочками, Петя обнаружил старенький металлоискатель, которым на всякий случай снабдил меня отец, и тут же организовал охоту.

Втроём – Майя, Петя и я – мы вышли на опушку леса и, пока разбирались, как действует эта штуковина, были атакованы Колей.

– Дурью вы маетесь. У меня искатель этот – во где! – сказал он, стукнув себя по сердцу, и прибавил, обращаясь прицельно к Пете: – Хошь, пятак найду? Елизаветинский?

– Не возражаю, – сказал Петя. – Но елизаветинский вряд ли. Думаю, брежневский – это твой максимум.

Коля погулял по опушке, поковырял палкой и вынул двушку – чёрненькую, тысяча девятьсот двадцать четвёртого года.

– А говорил, пятак! – высмеял его Петя, с завистью рассматривая находку.

– Ща будет, – смутился Коля и побрёл по меже, клонясь головой к земле.

Поиски с металлоискателем возглавил командор, давая иногда «порулить» Майе, а я тащил лопату. За пару часов охоты мы нарыли по свежеперепаханному полю четыре гильзы и загадочную деталь от трактора. Коля принёс ручку от купеческого самовара, коровий колокольчик и оловянное крестьянское колечко.

Петя признал за Колей победу и пожал от души его удачливую ладонь. А Майя всё время смеялась, и я видел, что ей легко: между нами гарант стабильности, которому она доверяла с той поры, как он подружил её с Шубертом.

Давно уж миновал яблочный Спас – тёплые вечера кончились. Холод ясным предзвёздным небом встал над холмом. Нагулявшаяся Лиза уснула в своей новой комнате, с кошечкой у кровати, под охраной занятого эскизами Ильи.

А мы развели в мангале костёр и просидели целый вечер за хлебом, огурчиками и шашлыком, главное же, за дивным бордо «исключительно удачного года», как заверил нас Петя, притащив из багажника пакеты с бутылками. В посиделках наших я не чувствовал никакой судьбоносности. Неодолимое легкомыслие пришло на смену долгому напряжению души. Как если бы всё это было в порядке вещей и навсегда – Майя, костёр, деревня.

Самообман был мне в радость. Увлёкшись им, я попросил Майю спеть. Но она улыбнулась, отклоняя неуместное предложение. Тогда Петя, разогревшийся уже довольно, сказал, что, если Майя не в голосе, он вполне может её подменить. И начал с того, что спел нам «Волшебную флейту». Не всю, конечно – кусками, перепрыгивая с арии на арию, – зато с такой блестящей весёлостью, что Ирина на том конце деревни, должно быть, измучилась недоумением.

А потом он выпил ещё и, поглядывая на юг, где чернели Иринины ели и яблони, признался в любви к Моцарту.

– Бах хорош, но он, вопреки мнению большинства, очень земной. Он весь напитан человеческой скорбью. А Моцарт – уже у Врат! Я только не пойму, что же они так плохо его берегли, ангелы? – сказал он, взглядывая на нас с претензией, как если бы мы были в ответе за действия небесных сил.

– Знаешь, Петь, а я люблю попсу! – вдруг сказала Майя. – Да, я пою классические романсы, но больше всего всё равно люблю попсу, особенно старую. Она такая искренняя!

Петя вздохнул и, с тоской поглядев на Майю, сказал:

– Ну и правильно, детка, авось целее будешь. Настоящая музыка – то ещё зеркальце. Бывает, заглянешь – а оттуда на тебя око какого-нибудь там Саурона!

Когда, проводив сытую, сонную и, кажется, довольную Майю в дом, я вернулся на улицу, возле мангала никого не было.

Я окликнул Петю, но он не отозвался. Зато из-за забора раздался сиплый голос Коли.

– Он на тот конец потопал. Иди, поищи там в ёлочках.

Из головы моей мигом выветрилось всё вино. Я вылетел на улицу и понёсся в сторону Тузиных. В окне гостиной горел абажур, но звуков битвы слышно пока что не было. Домчав, я огляделся и сунулся было в калитку, но тут Петин голос позвал меня.

– Не разгоняйся! Я здесь.

Я обернулся и на земле, в свете жёлтого окна гостиной, различил силуэт героя-любовника. Как на пляже, он разлёгся между канавкой и забором, ровнёхонько на Ирининых посадках – руки под головой, нос к звёздам. Физиономия его, насколько я мог разглядеть при скудном свете, выражала лучшие чувства. Я сошёл на хрустнувшую инеем траву и склонился.

– Петь, ты чего это? А ну вставай!

– Отстань! Мне тут ближе к счастью! – возразил он благодушно и, вытащив из-под головы руку, полез в карман за сигареткой. – Мне голос её слышно, через форточку! Как она псу своему таблетки скармливала. Потом Мишку спать погнала. А потом вдруг сама с собой – раз пять на глубоком выдохе – Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй… И шаги её. И лестница у них скрипит!

Невольно я прислушался, но ничего не различил. Только шорох ветвей.

– Ты понимаешь, я всё мучился – почему она нерешительна? – сказал Петя шёпотом и с блаженством выпустил к звёздам колечко дыма. – А тут вот, пока валялся, всё понял! Она робкая, чистая – а я её испугал. Вот этой своей липовой крутизной, Пажковым! Она боится моей нынешней роли, вот в чём дело! Погляди на её жизнь – бедность, цветы…

– Ну и что ж ты намерен делать? – спросил я, усмехаясь с высоты своих несчастий на Петин дачный роман.

– Всё, что потребуется! Сниму себя, старого, бедного, с чердака. Да не так-то уж я и запылился? – и он улыбнулся с нежностью к своему недавнему прошлому. – Не в том, конечно, смысле, что брошу бизнес. Буду совмещать… – вдруг он оборвал и, поглядев на меня с весёлым упрёком, воскликнул: – Ну да, да! Я играть буду, ясно? Говорю ж тебе, Тёмыч вещицы накатал для виолончели и фортепиано – классные! Зальчик разыщем. Всё будет!

Я вздохнул, сел на корточки и, приобняв Петю, отодрал его плечи от земли.