Буревестник

Дориана тоже почитал, шестую главу. Уже не помню, до или после. И вообще не помню, что там было.

Спать так и не хотелось. Решил проявить и напечатать утренние снимки. Как и думал, получилось из рук вон плохо. Ну, бюст, ну, ожерелье. И что? Хоть бы брюлики вместо этих штучек на грудях - куда ни шло, а так - банальщина голимая! Хоть в печку брось!

Заснул после пяти; видел смуглую, почти негритянскую ступню, а на ногте её большого пальца была нарисована китайской тушью по эмали харя жирная какого-то немецкого нациста, очень смешная.

Просыпаюсь. Солнце сияет из окон, а за дверью кто-то топает, шаркает, мурлычет песенку. Какого лешего!? Выношусь, как ошпаренный, в коридор, а там Мэриан шурует шваброй, скатав коврик к стене.

– Привет, - говорит, - Я тут тебе чистоту навожу.

У меня челюсть отвалилась. Я что, забыл запереть её в подвале!? Видимо, да...

– Ты ведь не против?

– Нет... Только я... привык по субботам...

– А я по пятницам. В субботу лучше отдохнуть как следует. Ты бы это... оделся. ... Гречку будешь на завтрак?

Напрасно я надеялся ледяной водой смыть с физиономии краску смущения, из ванны вышел весь как флаг СССР. Сели завтракать.

– Ты мотик-то вчерась купил?

– Нет. Ожерелье не сумел продать за нужную сумму.

– Дина попроси помочь.

– ... Этот Дин - он кто вообще такой?

– Американец. Но предки из Англии. Мировой мужик. Всё схвачено.

– Как бы его самого кто не схватил!

Качает головой, улыбается.

– Руки коротки.

Моет посуду и поёт:

"Полюби, полюби же меня!

Ты знаешь, тебя я люблю

И вечную верность взаправду храню.

Прошу, полюби же меня!"

– Это на чьи стихи баллада? Вордсворта что ли?

– Нет. Это жуки.

Через десять минут я, отставший от жизни олух, уже знал, что речь идёт не о насекомых, а об эстрадном музыкальном коллективе из Ливерпуля, молодых ребятах, поющих "так, что прямо за душу берёт. У них недавно вышла студийная пластинка. Вот бы ты, Ферди, её купил!"

– Надеюсь, - говорю, - это не какой-нибудь оголтелый рок-н-ролл, от которого уши вянут?

– Нет-нет, не оголтелый.

– Я ведь воспитанный на чистом Моцарте, попсы всякой на дух не переношу.

Было уже поздновато, и погода портилась, но я намылился в столицу, сел за руль, включил зажигание, тронулся - и вижу: топливо-то на нуле, сейчас бы заглох в чистом поле. Бегу в гараж за канистрой, а её нет, то есть есть, но пустая. Я же всегда держал про запас! Уж не призрак ли вредит?

Пришёл на могилу, о которой один во всём мире и знал, снял шляпу, оглянувшись на окна... Конечно, всё, что случилось за последний месяц, не могло не выбить меня из колеи. Но чтоб мне было страшно - такого нет. Грустно только.

Вернулся в дом, рассказал Мэриан о своей оплошности, что придётся теперь на бензоколонку чапать за полторы мили по сугробам, а желания никакого.

– Ничего, - говорит, - соберёшься с духом, пообедаешь...

Так она это сказал спокойно, по-доброму, что я решил: время пришло. И показал ей коллекцию бабочек.

– Ух ты! Настоящие!?
– низко наклонилась над коробкой, - Красотень! Сразу лето вспоминается.

Я дал ей лупу, сам сел в кресло и принялся за своё чтиво.

Приятели в театре. Сибилла на сцене, но что-то не в ударе, играет неважно, и Дориану стыдно за неё.

– А нас ругали, если мы ловили бабочек, - бормочет Мэраин, - И крылышки у них всегда ломались.

Теперь у них объяснение. Ей осточертело искусство, а он только за классную игру её и любил, так что конец, бросает. Она плачет и всё такое.

– Когда ты их накалывал, они ведь уже умерли? ... Эй! Я спрашиваю, им не было больно!?

– Нет, я усыплял их хлороформом, а проснуться они уже не могли. Это как общий наркоз.

Сибилла обречена! Я точно это знаю! Как он шёл домой, как там балду пинал - это я всё пропустил. Утро. Гарри припёрся. Ну, конечно. Отравилась.

– Мэриан, ты пообедай без меня.

Один. Гашу люстру, смотрю в окно. Всё стало ясно. В прошлом веке мистер Грей угробил разочаровавшую его актрису, а три недели назад мисс Грей умерла, разочаровав меня, который любил ей больше всего на свете. Судьба и возмездие, родовое проклятие, а я - его орудие. Убираю коллекцию, спускаюсь по лестнице, зачем-то выхожу во двор.

Небо в низких тучах, а у горизонта розовато золотится.

Разве я любил Миранду за её художества? Нет! Мне важна была она сама.

Озяб, иду в гостиную. Мэриан смотрит телевизор и распускает недовязанный джемпер из голубой французской шерсти, клубок наматывает.

– Всё тут у тебя работает, - говорит, - надо только сбоку стукнуть и в розетку получше воткнуть.

<