Царство
Шрифт:
– Мой господин, мне очень жаль Вас прерывать, но Вам следует пройти в безопасное место. Если пожелаете, Франсуа отправится с нами.
– Пожелаю, – Никола подмигнул юноше.
Тот закусил нижнюю губу, и, похоже, вообще забыл, как дышать, отчего Никола чуть было не захрюкал. Губернатор поднялся из-за стола и салютовал бокалом собравшимся гостям, – высшему свету Вайстали, господам и госпожам в атласных камзолах, в расшитых жемчугом пышных платьях с тугими корсетами, в белоснежных аллонажах и с напудренными лицами, на которых недоумение вот-вот сменится недовольством. – Дамы и господа, – начал Никола, – я уверяю вас,
– Мой господин… – донёсся шёпот главы стражей.
Никола поморщился, но потом вернул лицу благостное выражение и закончил:
– Вам сейчас подадут лучшую ангельскую пыль, которую только можно достать. За вас, мои дорогие, самые прекрасные соотечественники!
– Слава губернатору! – раздались возгласы в ответ.
Никола набрал в рот вина, покатал его на языке и насладился вкусом. Он кивнул слуге подлить ещё, когда почувствовал, что его взяли под локоть.
"Нет, уже ни в какие ворота!"
Как только Никола с телохранителями покинул зал, он тотчас же рявкнул: – Ты что себе позволяешь?! Думаешь мной командовать?! Это я здесь командую! Я – повелитель!
Глава стражи опустился на колени, склонил голову, а потом проговорил:
– Помилуйте, мой господин! Дело серьёзное!
– Что ещё?!
– Я не могу связаться с людьми на первых этажах. А это без малого почти пять десятков опытных бойцов! Их рации не могли выйти из строя одновременно!
Никола проскрипел зубами.
– С силовиками уже связались? – спросил он.
– Прямая линия как будто обрублена, а на частотах вокса жуткие помехи.
– Вставай, Жан, – произнёс Никола, – ты принёс чертовски плохие вести, но не наказывать же тебя за них.
Глава стражи поднялся, но всё равно побаивался смотреть в глаза губернатору. Жан сказал тихо:
– А ещё мои люди с балконов видели, что в городе начались пожар…
– Блядь! Блядь! Блядь! – выругался Никола.
Он отыгрался на каменном бюсте своего отца, – невелика потеря. Сандор Ром не знал меры в самовосхвалении, его суровый лик смотрел на гостей и постоянных жителей дворца едва ли не в каждой комнате, едва ли не с каждой стены.
Череп Сандора раскололся, по меньшей мере, на пять крупных кусков и ещё горсть серого песка, но Николе этого было мало.
– Ёбаная чернь! Их изрубленные тела я повешу за шеи, и они будут висеть до тех пор, пока их не склюют острокрылы!
Лишь после того, как бюст предка превратился в обычный сор, Никола вспомнил о присутствующих, вспомнил о Жане и Франсуа.
– Проведите меня в храм. Я обращусь к нашему Богу.
Нет, небольшой храм Бога-Императора во дворце не осквернили. Его просто-напросто превратили во вторую сокровищницу, где при желании можно было полежать на золоте. А вот картинам, памятникам, гравюрам и любым другим образам святых мучеников не повезло. Изделия из металла расплавили и перелили в монеты, из камня – измельчили и приказали использовать в качестве фундамента для новых памятников, а картины сожгли или порезали, – им никакого полезного назначения так и не нашли.
Часовню Тёмного Принца открыли в бывшей личной обсерватории Николы, в месте, где он грезил о далёких мирах и удивительных открытиях.
Открытие Великого Разлома Никола увидел даже здесь, на Вайстале, на краю галактики, и это событие стало отправной точкой его новой жизни.
На пути в обсерваторию Никола услышал панические крики, гром выстрелов, шипение и животный рёв, но важно не то, кто посмел сеять смуту, а то, сможет ли он призвать на помощь благодетелей.
Распахнулись двери, и тусклый свет фонарей выхватил из тьмы обсерватории статую из чистого золота – не то мужчины, не то женщины. Длинные прямые волосы, тонкие черты лица, высокая грудь, натягивающая ткань накидки, говорили в пользу второго. Широкие плечи, явно выраженные мышцы на обнажённых руках и ногах, нечто, натягивающее ткань ниже пояса, в пользу первого. Тёмный Принц удерживал на плечах змея, хвост которого обвивал пояс обоеполого божества. Никола повернулся к стражам, а потом улыбнулся Франсуа. Юноша не мог сосредоточиться, его взгляд метался то туда, то сюда. Франсуа дрожал от каждого выстрела, каждого крика, таинственного шёпота, что становился только настойчивее.
– Подойди же, сладкий, – проговорил Никола, – пусть Владыка получше рассмотрит, насколько ты прекрасен.
Франсуа расплакался тихо, без рыданий. Только лишь прошмыгал носом, да утёр сопли носовым платком. Видимо, начал что-то подозревать.
Никола ударил его ножом сбоку в горло. Потом схватил за плечо и не без усилий открыл второй "рот". Итоги стоили приложенных усилий, – поток крови захлестнул прекрасные ноги Тёмного Принца. Несколько глотков сделал и сам губернатор. Он потряс головой, прогоняя опьянение, ухмыльнулся, а потом обратился к статуе:
– Взываю к тебе, Тёмный Принц, Владыка Шести, Невинное Дитя и сам Разврат во плоти. Отправь ко мне своего лучшего воина, чтобы он защитил меня в эту ночь, чтобы я, в свою очередь, продолжил омывать твои стопы кровью непорочных.
Никола опустился на колени, рядом с телом Франсуа и вскинул руки. Он принялся повторять те слова тёмного наречия, которые узнал от других вестников Бога, явившихся на его призыв ранее.
Не все стражники даже на коленях смогли удержаться. Кто-то впервые услышал то, что слышать не стоит ни в коем случае. Они вопили, катались по полу, зажимали уши или даже царапали лица. Жан перенёс тёмное наречие куда лучше, разве что поморщился. Из ушей протянулись тонкие струйки крови.
В тот миг, когда Николе показалось, что в комнате стало холодно и душно, что враги обязательно за спиной, отбрасывают на него свои тени, статуя Тёмного Принца налилась пурпурным светом. Свет стёк к подножию, и из мерцающей лужи потянулись витые рога, кончики пальцев с ухоженными ногтями, крепкие руки, всё больше и больше. Маслянистая жижа сложилась в обнажённого атлета, перетянутого кожаными ремнями, который наверняка послужил бы прекрасной моделью для многих художников и скульпторов, если бы не демонические черты. При виде раскосых глаз, залитых тьмой, раздвоенного змеиного языка в пасти, что распахивалась от уха до уха, фиолетовой кожи и ещё одного налитого кровью глаза на левой обнажённой груди атлета, эти самые художники и скульпторы разбежались бы кто куда.