Цейтнот

— Я принесу тебе поесть, — сообщил он и, не дождавшись ответа, ушёл, надеясь, что её первая ночь тут пройдёт без происшествий.

Утром он обнаружил, что поднос с едой остался нетронутым, а Ванда даже не удосужилась переодеться в пижаму. Она всё ещё была в рубашке и юбке, из-под одеяла выглядывали её ботинки. Клинт с сожалением взглянул на подёрнушийся плёнкой сырный суп, который вчера показался ему весьма вкусным, и присел на кровать. Ванда лежала на животе, зарывшись носом в подушки, и он не мог видеть её лица.

— Так нельзя, — прошептал он, тяжело вздохнув. — Я понимаю, ты злишься, ты в отчаянии, но нельзя себя убивать. Доктор сказал, что ты и в больнице ничего не ела. Санитарам пришлось с силой тебя кормить. Я не хочу с тобой так поступать, но, Ванда, хотя бы кусочек. Лора старалась специально для тебя.

Ванда молчала, и Клинт опустил свою ладонь на её бок, пытаясь понять, дышит ли она. Дышала.

— Через пару часов я принесу тебе обед. Пожалуйста, съешь хоть что-нибудь, чтобы я знал, что с тобой всё в порядке.

«С тобой конечно же не всё в порядке», — растерянно подумал он, пытаясь придумать, что сказать ещё.

Ему невероятно трудно было подобрать подходящие слова, и он боялся ошибиться, сделать неверный шаг. Ему казалось, что он танцует на минном поле, и этим полем была Ванда. Клинт ещё немного посидел в надежде, что она всё же скажет ему хоть что-нибудь и, не дождавшись никакой реакции, ушёл.

В течение нескольких дней Клинт слабовольно не решался заставить её спуститься вниз и принять участие в совместном ужине. Он понимал, что ей бы не хотелось, чтобы кто-то задавал вопросы, в особенности его любопытные дети, которые и так постоянно интересовались у него, зачем к ним приехала эта странная девушка. Она ни разу за это время не притронулась к еде, не съела даже куска сэндвича, что Лора так заботливо порезала на треугольники. Не пила ни сока, ни кофе, ни чая. Бартон с ужасом понимал, что ложки остаются на тех же местах, куда он их и положил.

Он постоянно говорил ей, что так больше продолжаться не может, что она обязана есть, чтобы окончательно не загнуться. Пытался заставить её взглянуть на себя, чтобы увидеть, насколько она исхудала, но Ванда прятала голову под одеялом, скрываясь от его назойливого голоса. Несколько раз он старался вытащить её из постели, срывал с неё одеяло, хватал за плечи, чтобы она хоть привстала, и в такие моменты ему казалось, что он играет с большой хрустальной куклой. Она нехотя вставала, смотрела сквозь него неживым взглядом, и Клинт, всматриваясь в её некогда яркие зелёные глаза, видел, что она высыхает. Как цветок, который добровольно отказался от жизни. У неё потускнели и стали выпадать волосы, кожа была невероятно бледной, почти прозрачной, и на веках теперь так некрасиво проступали синие тонкие вены.

В комнате всегда было невероятно душно, и он открывал настежь окна, надеясь, что прохладный свежий воздух пробудит в ней желание хотя бы подойти к подоконнику. На улице раздавались весёлые голоса его детей, обиженный крик Лилы, когда Купер, заигравшись, толкал её на траву. Он слышал строгий голос жены, просящий сына больше не дразнить сестру, и губы невольно растягивались в улыбке. А Ванда грустно глядела в потолок и молчала. Бартон уже и забыл, как мелодично звучит её голос.

— Тебе надо менять повязки, — напоминал он ей, но каждый раз, когда пытался дотронуться до её рук, она укутывалась в одеяло и пряталась от него.

Он мог часами сидеть рядом с ней, трусливо молчать, и наблюдать за тем, как она дышит, изредка высовывая нос из-под одеяла. Под ним, слишком тёплым для такой погоды, было душно, но Ванда стоически терпела.

Пару раз Клинт всё же срывался и пытался насильно её покормить, но девушка так странно на него смотрела, так презрительно и злобно, что он опускал руки и начинал жалеть, что не оставил её в клинике. Сейчас бы за ней смотрели доктора и она была бы их головной болью, а не его. Но слово, данное покойному Пьетро, обжигало его похлеще раскалённой кочерги. Однажды, стоя над кроваткой спящего Нейта, он попросил у Пьетро прощения за то, что не может помочь его сестре.

— Я не был достоин, — шептал он про себя, понимая, что, если бы он тогда умер, Ванда была бы счастлива.

Он просто не понимал, чем заслужил такое. Почему именно за него должен был отдать свою жизнь этот ещё совсем юный парнишка, у которого всё было впереди. Иногда он злился на Пьетро за то, что тот оставил Ванду одну. Злился, что из-за него она теперь гасла прямо на глазах, не в силах обратиться к кому-нибудь за помощью. Но больше всего Клинт злился на самого себя.

Он должен был как-то растормошить вялую Ванду, должен был сказать ей нечто такое, что волшебным образом вернуло бы её к жизни, но слов не находилось. Если бы он тогда не провёл с ней нравоучительную беседу, если бы пошёл у неё на поводу, оставил бы там, в заброшенном доме, а потом сказал бы Пьетро… История не знает сослагательного наклонения, но от этого было не легче. Клинт не понимал, что делать со своей виной.

Однажды он взял первую попавшуюся детскую книжку, которую читал ещё совсем маленькой дочке, и явился к Ванде. К тарелке с пюре и жареной курицей даже не притрагивались, и Клинт долго стоял и смотрел на цветастое оранжевое одеяло, под которым лежала Ванда.

— Я не понимаю, ты спишь или просто лежишь, — наконец прошептал он и присел на кровать, включая в комнате лишь небольшую лампу, чтобы был хоть какой-то свет. — Дети интересовались, когда ты выйдешь из своей берлоги и поиграешь с ними. Я конечно понимаю, что ты уже взрослая и тебе будет с ними скучно, но… Они могли бы сводить тебя на озеро, а Лила — поделиться качелями. Лора бы очень хотела поболтать с тобой, научить готовить фирменный пирог с вишней. Если тебе интересно.

Клинт тяжко вздохнул, прекрасно видя, что его слова никак не влияют на Ванду. Словно об стенку горох, но верил, что, если с ней общаться, то период реабилитации сократится.

— Сколько дней ты не ходила в душ? Чистила ли ты зубы? Ванда, я понимаю, тебе трудно… Хотя нет, наверное, я не понимаю.

Он немного помолчал и в свете не слишком яркой лампы заметил, что Ванда лежит с открытыми глазами и внимательно его слушает. По крайне мере в это хотелось верить. Тогда Клинт открыл книжку и стал медленно читать вслух, изредка наблюдая за девушкой. Он старался сделать всё, чтобы в его доме она чувствовала себя комфортно, чтобы не ощущала пленницей, но понимал, что все его усилия идут прахом. Ему хотелось, чтобы она расцвела, увидела в нём защитника, человека, которому может довериться, но его попытки были жалкими и неуверенными. Клинт не знал, что ему делать. Он впал в уныние.

Он мог бы привязать её руки к спинке кровати и силом запихать в неё еду, но так издеваться над и без того беспомощной девочкой ужас как не хотелось. Но Бартон чувствовал, как всё валится из его рук, он был бессилен.

— Что мне делать? — устало прошептал он, готовя Ванде очередной поднос с завтраком.

Он намазал на тосты клубничный джем, приготовил крепкий кофе, аккуратно разложив на тарелке два кусочка сахара, не имея ни малейшего понятия, сколько она на самом деле любит. И привычно передал жене тарелку, чтобы она наложила в неё омлет.

— Клинт, так больше продолжаться не может.

Бартон всегда знал, что когда-нибудь Лора взбунтуется и потребует, чтобы он избавился от Ванды. Он не навязывал жене заботу о ней, не просил ухаживать и проводить с ней лекции. Она просто каждый день готовила ещё одну порцию еды, и Бартон был ей очень благодарен за то, что она не задаёт лишних вопросов. Но терпение когда-нибудь должно было лопнуть.

— Я знаю, но я не могу её бросить. Я обязан ей жизнью, я обещал о ней позаботиться…

— Я не об этом. Я хотела сказать, что ты не должен каждый раз носить ей еду и ждать, пока она наконец соизволить съесть мою стряпню. Я не хочу сказать, что мне не хочется ей готовить, но она ничего не ест. Мне не обидно, но это приходится потом выкидывать, — Лора коснулась щеки Клинта, с сожаление смотря ему в глаза. — Просто если ты перестанешь ей потакать, она сама спустится к нам.