Чагудай
Шрифт:
Это мое.
Еще письма, открытки, телеграммы от каких-то знакомых и незнакомых. От очень дальних родственников. Многие имена, содержимое писем мне уже ничего не говорили. Эти письма были мертвы вместе с теми, кому предназначались. И я рвал их вместе с еще «живыми», с теми, над которыми улыбался и плакал. Рвал и бросал на противень, запалив маленький костерок из прошлого.
В третьем, в самом большом отделении сумки — фотографии. Просмотрел их. «Мертвые» также предал огню, «живые» оставил. Возьму с собой в Шольский. Может быть мои дети, а может и дети моих детей захотят увидеть, как они выглядели — эти чагудайцы: Петр Парфенов,
Я зачитался, засмотрелся — прозевал, что надо сходить после обеда в управу. Спохватился, когда стемнело и стало трудно читать. Значит, останусь еще на один день в Чагудае. Только б не на больше…
С утра зашел к Брагину. Тот развел руками:
— Даже не знаю, что делать. Документы то ли на почте застряли где-то, то ли на заводе еще…
— Так зачем же меня вызвали?
— Должны были прислать.
— И что, что теперь?
— Будем выяснять, искать…
Вышел от Брагина в полном смятении. Снова дежуривший в этот день Юрка спросил:
— Что, не закончили?
— Нет.
Юрка удивился:
— Может, ты ему мало дал?
— Чего?
— Ну как чего? Денег…
— Ничего я ему не давал.
Юрка засмеялся:
— Так ты никогда не закончишь. На лапу ему надо хотя бы немножко положить. По-другому не получится…
Я снова зашел в кабинет, достал из кармана портмоне, вытянул купюру:
— Сколько? — вытянул другую. — Еще?
Брагин быстренько сунул деньги в стол:
— Достаточно. Приходи через два часа.
Как же хотелось его убить на месте. Взять Лешкин табельный и:
— Бах-бах-бах…
Юрке я дал на водку:
— Спасибо.
Он оглянулся:
— Давай попозже вместе и сообразим.
— Я не могу сегодня. Ты уж один — не обижайся…
— Ладно…
На крыльце управы до меня дошло, что Брагин мог сделать все и раньше. Гораздо раньше. Даже, наверное, в мой прошлый приезд. И тогда мне можно было бы в этот раз совсем не возвращаться. Нужно было тогда просто дать Брагину денег. Наверное, это было настолько очевидно для всех, что никто мне и не подсказал. А я, занятый мыслями об умершей матери, как-то и не задумался даже. Сказали «… быстро не получится… Тут несколько месяцев, а то и лет разбираться надо.» И я поверил. Так же, как верил в Шольском. Но так нельзя в Чагудае.
Но все кончено, кончено, кончено… Через два часа уладим с документами. Уеду на вечернем автобусе. Из Чагудая. Туда, где ждет меня тоненькая и хрупкая, дети, работа, нормальные люди. Мы всей семьей пойдем в парк. Будем просто гулять, дышать и радоваться жизни.
Забежал, сказал помятой, как и в прошлый раз, Ольге:
— Через два часа будь в управе.
— Буду. Но мне бы… поправиться бы…
— Там у Юрки Сурепова спроси…
И на кладбище. По тропинке мимо болота, по самой его кроме вверх на огромную поляну. Вот они могилки.
Здесь лежит дед. Отец. Мама. Сема. Варя.
Вот тетка. Дядя.
Могилка учителя Пойгу. Свежие цветы. А я не догадался…
Серега. Сосед дядя Паша…
Я вздохнул. Как ни странно, но именно здесь вдруг успокоился. Глянул на часы:
— Еще есть время.
И почему-то добавил мысленно: «Целая вечность».
Присел возле маминой могилки. Смотрел, как покачиваются внизу камыши Чагудая. В такие мы забирались пацанами несмотря на угрозы
родителей и собственные страхи. Потом, испугавшись какого-нибудь болотного звука, с воплями вылетали обратно. Сидели на берегу, слушали, как бухчит Чагудай. Смотрели, как в его глубине зарождается туман.Я даже прикрыл глаза, представив на берегу себя, Серегу, Юрку, других пацанов. Вот мы сидим и смотрим. Туман поднимается, ползет. Все ближе и ближе. И уже надо уходить, убегать.
Я поднимаюсь и совсем не чувствую своих ног, своего тела. Начинаю все сильнее бояться и очень тороплюсь. Чуть не бегу обратно по тропинке. Быстрее, быстрее. Впереди давно уже должен быть мостик. Но его все никак нет. А тропинка все больше не похожа на саму себя. Точно — это другая, какая-то чужая, заброшенная. По такой ходят редко и неохотно. Почему-то камыш…
Меня бросает в жар. Потом в холод. Я понимаю, что заблудился в тумане. Но все же надеюсь, что тропинка выведет меня. А она становится все призрачнее. Под ногами зачавкало.
Остановился. Хотел пойти назад, но камыш как будто сомкнулся за мной. Никакой тропинки назад нет и вовсе. Куда идти? А может и не идти, не двигаться? Как-нибудь перестоять здесь туман? И выбраться потом, когда развеется. Но неизвестно сколько придется стоять: час или два, а туман иногда и на несколько суток падает. И не устоять ведь на одном месте. Ноги постепенно уходят в грязь все глубже и глубже. Никаких кочек или деревьев рядом нет. И если так топтаться на одном и том же пяточке, то рано или поздно точно засосет.
И я рванулся с места вперед. Туда, где привидился вдруг просвет. И услышал голос. Совсем рядом. Знакомый. Это же дядя Паша:
— Сюда, сосед…
Я замер. Потом шагнул в сторону, откуда меня звали. Но никого не увидел. И тут же вспомнил, что дяди Паши давно нет. Он же умер.
И тут же услышал другой голос — Сереги:
— Сюда, Колька…
И тонкий голосок сестры:
— Сюда, братик…
И Сема:
— Давай сюда…
И отец:
— Иди к нам, Николай…
Все голоса слышались с разных сторон. Никого я не видел в тумане, только неясные тени. Куда же идти? Куда?
И я заплакал как в детстве, и закричал:
— Отпусти меня, Чагудай! Отпусти…
И тут же стих хор голосов. И среди тишины я явственно услышал голос матери:
— Сюда иди, сынок, сюда…
А У НАС ВО ДВОРЕ
А у нас во дворе
Днем во дворе нашей многоэтажки суетится разнокалиберная ребятня. Вечером появляются степенные мужики. Отмывшись, поев после работы, они спускаются к дощатому столу. Вынимают из кармана домино, а заодно и бутылочку. Рассаживаются на дощатых же скамьях, разбирают черные костяшки с белыми точками — режутся в «козла»:
— «Три-четыре»…
— «Четыре-шесть»…
— «Три-пять»…
— Дуплюсь два раза…
— Проезжаю…
— «Шесть-два»…
— Рыба…
И стучат костяшки, вскрикивают азартные мужики до самих сумерек, до тех пор, пока из окон не начнут выглядывать жены:
— Вася, домой!
— Петя!
— Се-ме-о-о-н!
Мужики задирают головы, морщатся, но подчиняются:
— Ну что, перекурим еще и по домам?
Домино укладывается в коробочку. Курящие закуривают. С минуту все молчат, смотрят на зажигающиеся звезды и огни в окнах квартир. Потом кто-нибудь тихонько скажет: