Чем ближе ты находишься - тем меньше видишь

Теперь же призрак молчит, сказки закончились в страшный зимний день, когда белый снег окрасился его кровью, а белая кожа Алисы стала красно-коричневой от крови других людей.

— Я часто думала о том, зачем Колибри это сделала, зачем она уничтожила себя в их мире, — говорит Алиса. — Сначала, мне казалось, что она просто не вынесла того, как к ней относятся, не могла перенести, что её пара не любит её. Но после того, что случилось со мной, когда я почти повторила её историю… Думаю, что я могу немного её понять. И тебя.

Она начинает мерить быстрыми, неровными шагами тропинку, протаптывать её плотнее. В какой-то момент она цепляется ботинком за торчащий сучок и смешно прыгает, пытаясь удержать равновесие. Обувь в итоге спадает, открывая изогнутую лапу. Центр тяжести неожиданно смещается, Ал падает на спину и остается лежать, раскинув руки.

Шутер рассматривает планирующие мягкие снежинки, серое небо и верхушки деревьев. Ей на самом деле хорошо просто лежать в снегу, как холодному трупу. Смешно, она и без этого холоднокровная рептилия. Как фея из сказки, решившая, что никому не нужна, она превратила себя в урода. Френ рассказывал, что дракон страдал, когда искал свою возлюбленную. Френ говорил о каких-то сказочных парах и вечной любви. Не то, чтобы Алиса в это не верила. Только ей казалось, что это всё слишком гипертрофировано, и если бы Клинту без неё было так плохо, то он бы уже её нашёл. Не потому ли Френ здесь, что ты всё еще не можешь в это поверить? Со временем сказочные истории начинаешь ненавидеть за их лживость. Со временем вырастаешь, и слова, что призваны принести успокоение, проносят лишь боль.

Ал знает, что отравляет его. Знает, что их любовь не принесёт плода. Даже если рана на её животе — пустяк, и она может иметь детей, то кто получится с такой, как она? Наследственная шизофрения, навязанная мутация… Клинт уже отец красивой и здоровой девочки Нэнси, что будет с ним, когда он поймёт, что променял полноценную семью на союз с уродом, из которого не получится ничего хорошего? Возможно, он уже счастлив, и уехал с Бобби в Миннеаполис, чтобы посмотреть на дочь, если не торопится с её поисками. Ал понимает, она… понимает.

У Колибри никого не было, как она думала, чтобы покинуть уютный мир и отправиться на её поиски, у Ал есть хотя бы видимость, что она является частью чего-то. Возможно, это не так, открытка ушла месяц назад, но никто не пришел за ней, даже Наташа или Стив. Если предположить, что послание не было получено по каким-то причинам, то есть другие способы, чтобы найти её. Может, они просто не захотели, может, они правильно поняли её желание и приняли её решение. Алиса будет жить одна в спокойном месте на окраине, в теле урода, но радует, что не долго. Разве не этого она хотела: сделать своё дело и тихо уйти, оставив на других строительство лучшего мира.

Призрачная рука вновь касается ладони. В этот момент вся боль, которую она успешно игнорирует уже давно, будто собирается в одном месте и, кажется, что рука сейчас сломается.

— Ай! — только выдыхает она. Френ и раньше пытался взять её за руку, но только сейчас она это ощутила.

Много-много лет вперед, когда она только пришла в деревню, и Френ сказал, что забирает её себе, им пришлось прийти в таверну и встать перед всеми людьми в деревне, чтобы их союз признали. Старейшина рассказал потом, что обычно этот ритуал используется на свадьбах, и в очень редких случаях, когда случается горе, и маленький ребенок остается сиротой, его проводят, чтобы закрепить связь с приёмными родителями.

Френ стянул с себя тёплую куртку на меху и накинул на плечи Алисы. Та едва не присела от тяжести.

— Теперь ты, Френ, отвечаешь за неё, защищаешь и оберегаешь от всех бед, — назидательно сказал Макаров. Он дал Ал кусок хлеба с мясом и сказал отдать его Френу. — Он защитник, а ты будешь поддерживать и заботится о нём, — добавил старейшина, когда Френ проглотил предложенный бутерброд.

Потом старик достал нож: широкое блестящее лезвие и рукоять из старого дерева, красивый и старый.

— Сейчас только не бойся, — попросил Френ, беря её за руку.

Он рассек ей ладонь, прочертив лезвием алую полосу чуть ниже основания пальцев. Ал вскрикнула, кровь побежала сильнее. Она смотрела, как кровь заполняет чашечку ладони, как тонкие ручейки текут к запястью, собираются в капли, одна из которых упала на стол, оставшись там глянцевым пятном на белой скатерти.

— Тише-тише, всё хорошо, — сказал он, нанося такую же рану на свою ладонь.

Они подали друг другу руки, кровь смешалась, стала одной на двоих. Алиса подняла взгляд на Френа, тот только сильнее сжал ладонь, посылая пульсацию боли по нервам.

Откуда взялась привязанность, доверие, которым она так быстро прониклась к незнакомому, чужому человеку? Почему Аляска неожиданно стала домом, каким не была даже Школа Ксавьера или то место, где она жила с семьей? Возможно, дело в том, что она никогда не знала об опасностях, которые представляют взрослые мужчины для маленьких девочек, никто не говорил ей, что нельзя говорить с незнакомыми людьми. Она была заперта в подземном убежище, где никому не было до нее дела. Но в этой деревне каждый смотрит на неё и пугается каждого чиха. Серьезно, каждого чиха, потому что жители этой деревни никогда не рождались настолько слабыми. Только это не выражалось в неприязни, скорее в беспокойстве и стремлении научить, уберечь, исцелить. За первый год Алиса обучилась медицине, знала, что и в каких пропорциях смешивать, чтобы получить исцеляющий эффект, параллельно с этим она училась выживать в суровом климате Аляске, училась любить и ощущать как это — когда любят тебя.

Призрак грустно улыбается и смотрит так, что сердце замирает. Их кровь смешалась, стала общей, связь установилась настолько прочная, что протянулась даже сквозь время, даже в обратном направлении. Может, ему, Клинту Бартону, на роду так написано: влюбиться без памяти и растить маленькую девочку, сожалея о бесчисленных годах между ними, и влюбиться вновь, когда расстояние между ними не будет таким критичным. Может, это череда случайностей, в которых прослеживается закономерность.

— Ты любишь меня, — осеняет вспышкой, даже в голове что-то щелкает. — Ты любишь меня!

Френ беззвучно хохочет, валится на спину. Ал слышит его смех в своей голове, вспоминает хриплый голос.

— Эй, ты любишь меня! — девушка раздраженно дергает ногой, снег летит к призраку, но тот ещё громче смеется. — И я тебя люблю, — тихо говорит она.

Призрак, отсмеявшись, садится напротив неё, кивает головой на скинутый ботинок и когтистую лапу, которую Ал держит на весу, чтобы не попасть ею в снег. Он заботится о ней даже сейчас и, с ума сойти, как ей не хватало этой заботы, дома и определённости!

— Я скучаю по тебе, — слова жалким скулежом тревожат застывший воздух.

Его прикосновений она не ощущает, но представляет их, как представляла прикосновения других в Нью-Йорке, рисует в воображении свои ощущения. Воспоминания ранят, а приятные — особенно. Всё это место — приятное воспоминание, которое хочется тревожить и тревожить, несмотря на боль. Но его валом сметают другие, Нью-Йоркские, шумные и яркие, сладкие, как зефир, и горькие, словно кофе.

— Время пришло, да? — вкрадчиво спрашивает Ал, когда совсем не остаётся мыслей и боль душит.