Черные ножи 4

Очень хорошо, если это правда. Шептать было утомительно, но не врет ли Яков? Что, если его давно перевербовали? Нет, вряд ли. Но почему он так удачно оказался в карцере именно в этот момент?

Верить или нет?

По слухам, в «прошлой жизни» Яков бросился на колючку под током, услышав заявление Сталина по радио, в котором он обещал лютую смерть всем предателям, давшим фашистам взять себя в плен. Конечно, трансляцию специально включили в нужный момент для особо важного заключенного, но вот его реакция вряд ли порадовала эсэсовских кукловодов. Неизвестно, так ли все случилось на самом деле или же вся история была выдумана для протокола, а умер он совершенно иначе.

Но я привык доверять собственным ощущениям.

Нет, не мог этот человек быть предателем.

И теперь мне требовалось убедить его, что и я не отношусь к их числу.

Подумав мгновение, я начал:

— Я не провокатор и не агент СС. Моя история гораздо сложнее и запутаннее, и поверить в нее будет непросто. И все же, я попробую рассказать. Если я не доживу до утра, то хотя бы один человек будет ее знать. Для начала представлюсь. Зовут меня Дмитрий Буров, еще недавно я был простым рабочим на челябинском Танкограде, собирал танки для фронта, а нынче — действующий кавалер ордена «Красной Звезды», «Ордена Ленина», Герой Советского Союза и до недавнего времени обладатель именного пистолета «ТТ» с личной гравировкой товарища Берии. Возможно, имею и иные награды, о которых мне не известно, потому как уже долгое время не имел возможности контактировать с собственным начальством. Так же вероятно, что уже давно объявлен агентом Гитлера, британцев, американцев, японцев и врагом советского народа. А началось все вот так…

Рассказывал я долго, разумеется, опуская некоторые факты, а на других, наоборот, акцентируя внимание моего собеседника.

Потом устал и замолчал, собирая остатки сил. Яков, никак не комментировавший мой рассказ все это время, тоже молчал. Поверил или нет, я не понимал…

Холодно, как же холодно! Я дул за замерзшие ладони, не чувствуя пальцев. С ногами та же проблема. Если я отморожу пальцы окончательно, к утру они почернеют и начнут просто отламываться, как засохшие веточки. Я уже видел подобное, и не раз.

— Значит, женщины спасены? — после долгого ожидания услышал я голос Якова.

— Не могу этого гарантировать. Даже если крестьяне не предадут, на их след могут выйти эсэсовцы. Тот район будут проверять досконально… если повезет, уцелеют.

— Если повезет… — эхом откликнулся Джугашвили. — Что ты хочешь от меня, Дмитрий? Почему говоришь со мной столь откровенное?

— Нужно устроить массовый побег, — я впервые высказал вслух свою идею, казавшуюся безумной, нереалистичной… но смелость города берет. — Иначе все, кто сейчас находится в лагере, погибнут.

Яков не рассмеялся над нелепостью этого предложения — уже хорошо.

— Считаешь, это возможно?

— Да, если все сделать правильно и вовремя, то возможно. Но времени на подготовку мало.

— Я тебе зачем?

— Имя, точнее, твоя фамилия, — я не стал врать, — сын Сталина — это не обычный заключенный. Это даже не генерал и не маршал, это символ, за которым пойдут на смерть многие.

— Допустим, — согласился Яков, — но одной фамилии мало.

— Есть люди, их много здесь, они сумеют все организовать. У них есть оружие. Но нужен формальный лидер.

— Только формальный? — я чувствовал, что он недоволен, но ничего иного предложить не мог.

— Пока, да. А дальше, кто знает…

Яков замолчал, обдумывая мои слова. Я прекрасно понимал, что в его душе сейчас происходит борьба. На свою жизнь он уже плюнул, но теперь внезапно появился шанс на то, что отец простит его, если узнает о той роли в восстании, которую я предлагал. И не просто простит, а оценит по-достоинству. Сталин был сложным человеком, и заслужить его одобрение было непросто.

— С кем мне нужно связаться?

— Георгий Зотов, тридцатый барак. Расскажи ему все, что услышал от меня. Он объяснит, что делать дальше.

— Хорошо, я сделаю это. Но сначала ответь: зачем ты вернулся в лагерь? Почему не ушел с беглянками? Тебя ведь не выпустят из карцера, и в восстании ты уже ничем помочь не сможешь. Ты — мертвец, хотя еще жив и дышишь. Ведь ты это осознаешь?

Он был прав, но лишь отчасти. Не считал я, что все настолько безнадежно, и, как обычно, просто верил в свою звезду, надеясь на лучшее.

Теперь наступала самая зыбкая часть моего рассказа. Сказать ему, что я знаю будущее? Нет, сразу посчитает за сумасшедшего. Выдать знание за некие видения? Еще хуже. Яков — материалист и коммунист, поднимет меня на смех. Но требуется донести до него всю важность задуманного мной.

— Тут в лагере находится один человек, — осторожно начал я, старательно подбирая слова, — украинец по национальности, он находится на особом положении.

— Предатель? — сплюнул на пол камеры Яков. — Перебежчик?

— Враг, — согласился я. — Очень опасный враг. Украинский националист, противник советской власти. Он должен быть ликвидирован.

— Как его зовут? — спросил лейтенант.

— Степан Бандера.

— Я слышал это имя, но он один из многих. Тут в Заксенхаузене сидит довольно много националистов, какую опасность представляет именно этот человек?

— Из него сделают символ, знамя, под которым соберутся все, кто и сейчас, и в будущем будет представлять опасность для нашей родины. Поверь мне, этот человек должен быть уничтожен, и чем раньше, тем лучше.

В моем голосе было столько внутренней убежденности в собственной правоте, что Яков проникся.

— Понял тебя. И передам все Зотову. Завтра меня заберут из карцера, и я сумею с ним связаться. А теперь отдыхай! Желаю тебе дожить до утра…

Я тоже очень на это надеялся.

Глава 19

К своему собственному удивлению, этой ночью я выжил. Более того, с утра чувствовал себя уже гораздо лучше. Подарок от неизвестного отправителя — моя способность регенерировать — стал работать все лучше и лучше.

Сначала я пытался действовать по совету Якова, ходил по камере, приседал, делал упражнения, но через некоторое время выдохся настолько, что едва соображал. Тогда я сел на каменный пол, прислонившись спиной к стене, и сделал то, что нельзя было делать ни в коем случае — задремал.

Полагаю, любой другой человек никогда бы больше не проснулся. Холод и раны убили бы вернее пули.

Я же очнулся через три часа в прекрасном расположении духа. Холод меня не тревожил, наоборот, мне было вполне тепло и комфортно, будто мое тело излучало столько энергии, что могло разгонять мороз вокруг. Истерзанная спина почти не болела, покрывшись розовыми шрамами. На плече, где мне срезали кожу, за ночь наросла толстая корка. Только вырванные ногти на левой руке слегка беспокоили, но и там наросла корка, и болело не настолько сильно, чтобы задумываться об этом.