Черные ножи 4

— На удивление крепкий экземпляр попался, — задумчиво произнес фон Рейсс. — Если я продолжу, то последствия для твоего тела будут уже необратимыми. Для начала я отрежу пальцы. На руках, после — на ногах. Потом вырву тебе ноздри, затем начну снимать кожу. У меня есть особая машинка для такого дела. Тот кусок на плече не в счет — это был своего рода пробный образец, чтобы ты понимал, что тебя ждет дальше. Ну а дальше… у меня много идей! Тебе понравится!

— Что я должен сказать? — я изо всех сил старался удержать рвущийся прямо из груди крик. — Хотите, я во всем признаюсь! Скажите, на кого указать — и я укажу! Все, что угодно, чтобы жить!

Я из последних сил играл роль трусливого и недалекого капо, для которого нет ценности превыше собственной жизни. Купится он на мое вранье или нет?

— Не считай меня идиотом, Шведофф или как там тебя зовут на самом деле, — рапортфюрер не купился, — я проанализировал твое поведение за последние дни и пришел к выводу, что ты слишком часто мелькал там, где умирали или пропадали люди. Все началась с капо твоего барака… как там его, Осипов? Уж больно удачно он самоубился. Это сразу вызвало у меня подозрения, но не было фактов. А потом так же удачно ты подвернулся мне на глаза на заводе, втерся в доверие, и я тебе поверил, назначив новым капо тридцатого барака. И буквально тут же бесследно исчезает профессор Вебер. Был и нет, как в воду канул. Удивительно? А ведь ты как раз получил возможность относительно свободно ходить по территории лагеря. А вместо Осипова твоим наставником стал Виндек. И что с ним случилось? Он скончался. А восемь пленниц бежали, прихватив с собой пятерых детей. И следа их не нашлось! Чудеса, да и только. И опять некий Шведофф оказался рядом. Скажи, могу ли я верить в подобные совпадения?

— Это все череда случайностей, господин рапортфюрер, — прохрипел я пересохшим горлом, — если бы я был предателем, то сбежал бы с остальными. Зачем мне возвращаться в лагерь?

— Да, — согласился фон Рейсс, — это единственная неувязка во всей истории. Скажи, зачем же ты вернулся?

— Потому что я ни при чем! — я постарался придать своему голосу убедительности. — И про побег я ничего не знаю. При налете меня контузило, и я потерял сознание. Когда очнулся, никого рядом с повозками и автомобилем уже не было. Одни лишь мертвецы. Я побрел к лагерю… остальное вы знаете.

— Складно излагаешь, — усмехнулся рапортфюрер, — и я бы тебе даже поверил, тем более, что за тебя просил штурмбаннфюрер Крюгер лично, но… я изучал теорию вероятности в университете Мюнхена, и скажу, что столько одновременных совпадений быть попросту не может. Они не укладываются ни в какие исключения. А посему, продолжим наши упражнения. Ганс, — обратился он к солдату, — подай-ка мне вон тот набор игл…

Страха не было. Боль — да, а страха — нет. Чего бояться? Смерти? Она эфемерна, и мы с ней никогда не встретимся лично. Разойдемся краями. Когда она придет, я уйду.

Оказалось, что мое тело все же имеет болевой порог. Едва фон Рейсс загнал мне первую иглу под ноготь, немыслимая прежде боль пронзила все мое существо. Я и не подозревал прежде, что наши нервные окончания способны на такое предательство.

Тьма накатывала и вновь отступала, я держался сколько мог, но после второй иглы не выдержал и отрубился.

Подозреваю, что меня пытались привести в чувство, но в этот раз простого купания в холодной воде оказалось недостаточно. Краем сознания я чувствовал извне попытки воздействия на мой организм, но в себя так не пришел. К счастью… потому как меня кинули на ночь в одиночный карцер.

Думаю, фон Рейсс в глубине души, несмотря на все свои предположения, не верил в то, что я знаю какие-то тайны, иначе поместил бы меня в более комфортное место. В карцере в феврале мало кто доживал до утра без печки и угля. Таким образом рапортфюрер попросту решил избавиться от меня.

Очнулся я посреди ночи от лютого холода. Все тело не просто болело, оно кричало от причиненных страданий, ныло и стонало.

Руки, спина, плечи, голова — не было места, которое осталось бы невредимым.

Но мне очень повезло, судя по ощущениям, все кости были целы. Фон Рейсс работал аккуратно, бил, но не калечил. До поры до времени. Пытки тоже разделяются на уровни. Пока я преодолел самый первый, даже, скорее, нулевой. Если доживу до утра, познаю следующий.

Я пошевелился… пытался сдержаться, но непроизвольно застонал.

— Братишка, живой? — послышался незнакомый мне голос.

— Пока не понимаю, — честно ответил я.

— Я видел, как тебя приволокли. Это камера смертников. В такую погоду ты не выживешь.

— Это мы еще посмотрим, — упрямо возразил я.

— Постарайся не спать. Ходи, прыгай, пляши, делай, что угодно, только не спи. Иначе замерзнешь и уже не очнешься. Если сможешь продержаться до утра, победишь.

Едва сдерживая повторный стон, я встал на ноги — могу ходить, цел и относительно здоров, — подошел к двери в камеру. Небольшое смотровое оконце было приоткрыто, я выглянул в него и при свете лампочки увидел, что прямо напротив меня точно в такое же оконце смотрит человек, которого я мгновенно узнал.

Яков Джугашвили. Пусть я и видел его лишь однажды, но спутать его с другим человеком точно бы не смог. Но что сын Вождя Народов делает в карцере? Ведь в прошлый раз мы мимолетно встретились в зоне «А», где условия содержания были вполне комфортными.

— Я тебя знаю, ты — сын Верховного. Почему ты здесь?

Он нахмурился. Я чувствовал, что упоминание имени отца доставляет ему неудобство. Еще секунда, и он уйдет вглубь камеры, а мне нужно было поговорить по душам с этим человеком и упускать такой редкий случай было глупо.

И все же он ответил:

— Мы знакомы?

— Лично нет, но ты мог видеть меня, — быстро заговорил я приглушенным голосом, надеясь, что кроме адресата меня никто не услышит, — вместе с унтер-офицером Ревером.

— Капо? — узнал Яков. — Я помню, видел вас обоих, но…

— Так было надо. Все не так, как кажется. Унтер уже мертв, а нам нужно поговорить!

Этот всплеск энергии дался мне с огромным трудом. Тело не выдерживало нагрузки, сбоило, меня то и дело пыталось бросить в бессознательное состояние, и лишь огромным усилием воли я еще держался.

Такой редкий шанс упустить я не мог. Судьба сама свела меня с человеком, о котором я думал все эти дни и на которого очень рассчитывал.

Но не зря же мы повстречались здесь и сейчас, и он был еще жив. Это знак судьбы, а я не привык разбрасываться подобными подарками.

Яков смотрел на меня с подозрением, и даже раны, видимые в свете лампы, не могли его убедить в правдивости моих слов. И все же он предложил:

— Я отвечу на твой вопрос. Вечером я повздорил с английским полковником, он слишком многое себе позволял в разговорах. Дал ему в морду, и за это меня бросили сюда. В воспитательных целях. Но при этом обеспечили печкой, углем и пледом, так что до утра я точно дотяну. Ты сказал, что хочешь поговорить? Так говори спокойно. Этой ночью в карцере мы одни. Никто не подслушает.