Черные ножи 4

С одной стороны, подобная работа моего организма не могла не радовать. Там, где другой провалялся бы в постели несколько недель, мне хватило короткого сна. С другой же стороны, фон Рейсс обязательно обратит внимание на мою исключительную способность, и что он сделает потом, даже я не мог себе представить.

Якова уже увели из его камеры, и больше мы не увиделись. Но я сказал ему все, что хотел, и надеялся, что, проснувшись с утра, он не посчитает ночной разговор предсмертным бредом и нелепыми иллюзиями потерявшего разум бедолаги, а отнесется к информации с полным пониманием ее важности.

Зотов не знал моего настоящего имени, а Джугашвили я его сообщил с той целью, чтобы повысить собственную значимость в его глазах, да и в глазах генерала Маркова, к которому эти сведения непременно попадут.

Одно дело доверять планам простого стрелка-наводчика, а совсем другое — принимать доклад от Героя Советского Союза и кавалера множества орденов и медалей, человека заслуженного и опытного.

В общем, я надеялся на успех.

Если генерал поспешит, то к приезду Гиммлера успеет завершить подготовку к бунту. То, что с рейхсфюрером СС прибудет собственная охрана, казалось бы, усложняло ситуацию, но на самом деле лишь упрощала ее. Лагерная охрана и охрана Гиммлера будут слишком расслаблены. Они на своей земле, где все и вся принадлежит рейхсфюреру. И бунт тут невозможен по определению… однако, я-то знал, что далеко не все дыры залатаны, и подполье в лагере ведет свою борьбу уже несколько лет, так до сих пор и оставаясь нераскрытым.

Часам к семи пришли и за мной. Тяжелые шаги двух эсэсовцев я услышал загодя и тут же лег на пол, свернувшись калачиком и сделав вид, что едва дышу.

Дверь камеры со скрипом отворилась.

— Сдох он, как думаешь, Клаус? — спросил первый голос, отличавшийся легкой хрипотцой.

— Понятно, что сдох, — с уверенностью ответил второй. — Всю ночь мороз стоял. В такую погоду собак в дом берут, чтобы не околели, а люди слабее собак.

— Тащить его теперь… надо было капо позвать, пусть бы надрывались.

— Ничего, дотащим. Господин рапортфюрер лично приказал. Может, отметит где-то в деле наше старание.

— Отметит он, как же. От него никогда ни премий, ни поощрений. Скуп.

— Говорил бы ты потише. Тут даже у стен есть уши.

— И то верно…

Оба замолчали, потом подошли ближе. Я чувствовал запахи, исходящие от них — дурные желудочные отрыжки, что-то кислое и неприятное.

Я шевельнулся.

— Смотри-ка, живой! Ну-ка, переверни его!

Сильные руки резко дернули меня за плечи, в глаза ударил свет фонаря.

Лица эсэсовских солдат были грубые и простоватые. Понабирали всех подряд, без образования и даже намека на интеллект. Зато преданные и послушные исполнители, каратели, готовые убивать по первому слову начальства, а часто, и по собственной инициативе.

Я чувствовал себя достаточно хорошо и мог бы прикончить их обоих немедленно, но что дальше? Из карцера не выбраться, наружняя охрана тут же расстреляет меня. Поэтому лучше прикинуться еле живым, глядишь, протяну чуть дольше.

— Дышит, — констатировал первый. — Что делать будем?

— В крематорий, как фон Рейсс приказал? Пока допрем, сам подохнет.

— А если не подохнет? Нет уж, давай оттащим его к господину рапортфюреру, пусть он и решает.

Опять фон Рейсс? На этот раз он придумает новые пытки, и не факт, что после второго круга я выживу.

— А, может, к доктору его? — предложил Клаус, который, судя по всему, был чуть умнее своего напарника. — Пусть осмотрит и скажет, жилец или труп?

Вот эта идея понравилась мне больше. В лазарете не было того жесткого контроля, который создал бы рапортфюрер, и если мне повезет и меня положат на излечение, то это обеспечит некоторую свободу действий. К тому же с сестрой Марией мы находились в довольно хороших отношениях.

Меня подхватили под руки и волоком потащили из камеры по коридору на улицу. Я повис, изображая бессознательное состояние, но при этом тяжело дышал, чтобы у моих конвоиров все же не мелькнула мысль отправить меня в крематорий.

До лазарета и больничных корпусов от карцера было рукой подать, и через пять минут мои запыхавшиеся от усилий сопровождающие внесли меня в знакомый корпус и, словно мешок с мусором, бросили на пол.

— Что это? — раздался знакомый голос сестры Марии. Судя по интонациям, она была недовольна.

— Принесли заключенного. Провел ночь в карцере. Без печки. Выжил, — отрапортовал Клаус. Его голос чуть дрожал от волнения. Кажется, он изрядно побаивался сестру милосердия.

— Ночь в карцере, говоришь? — из кабинета вышел доктор Риммель, с интересом выслушавший доклад. — А ну-ка, давайте его ко мне на кушетку. Желаю осмотреть!

Вот те на! Попал из огня да в полымя. Но теперь деваться некуда, придется продолжать прикидываться полутрупом. Вот только доктора обмануть будет далеко не так просто, как солдат.

Меня вновь бесцеремонно дернули с пола, буквально на руках протащили до кабинета Риммеля, внесли внутрь и швырнули на кушетку лицом вниз. Из моей груди вырвался непроизвольный стон, хотя я и пытался всеми силами сдержаться.

— Вижу, вижу, не умер! — живо отреагировал Риммель, потом задумался и добавил: — Хотя должен был, если вы, господа, все описали, как оно было.

— Не извольте сомневаться, господин доктор! — Клаус вытянулся от усердия и удовольствия, его редко именовали «господином», и эсэсовцу было приятно. — Без тепла, еды и воды, после «приема» у господина фон Рейсса. Мы думали, сразу загнется, а он, глядите, даже порозовел лицом… и пальцы не отморозил!

— А ну-ка, сестра, подойдите сюда! — приказал доктор.

Я почувствовал, как меня переворачивают в четыре руки лицом вверх, потом Мария быстро прошлась ножницами по одежде, срезая ее, и уже через минуту я лежал на кушетке совершенно обнаженный.

— Не может быть! — восторженно вскрикнул Риммель. — Смотрите, ни одной омертвевшей конечности, все пальцы целы, руки и ноги в полном порядке, нет характерных пятен. Пульс в норме. Говорите, он побывал у фон Рейсса? Но этим шрамам на вид несколько недель. Этот человек совершенно здоров!

Я понял, что обманывать собравшихся вокруг людей дальше не имеет смысла, но вот так резко прекращать игру тоже было глупо, поэтому я приоткрыл глаза и попросил срывающимся голосом:

— Пить!..

— Сестра! — приказал Риммель, и вскоре я уже пил воду из стакана, поднесенного Марией.

Ее лицо выражало недовольство, а вот вид доктора, напротив, лучился искренним счастьем. Он ходил вокруг кушетки, поглядывая на меня. Я неспешно допил, вернул стакан медсестре и взглянул на Риммеля.