Четвертая стрела

– Петр!
– прокричал Макс. Мотоцикл обогнул черную фигуру на постаменте - от похожей фигуры бегал по ночному городу мальчик Нильс. Мотоцикл пролетел по мосту и замер на пристани - я уткнулась носом в Максову куртку, спасибо силе инерции.

– Мы быстро, - похвалил себя Макс, - ты еще успеешь скататься в крепость на катере. Я не поеду - боюсь, мою чудо-машину здесь попрут.

– Мне и не нужно на катере, - ответила я, - мне хватит и так.

Как было объяснить ему, что я хотела здесь увидеть? Лету? Переправу из мира живых в мир мертвых? Сонную воду, пересекаемую лишь однажды, когда прежняя беспечная жизнь остается на берегу, да просто вся живая жизнь - остается на берегу? Ведь даже возвращаясь из крепости, вы проплывете по другой уже воде, и ступите на берег, на котором вашей жизни нет, кончилась. А что началось - бог весть. Крепость темнела в тумане неясным горбом динозавра-конкавенатора, и я туда не хотела.

– Зачем ты все это делаешь?
– я сняла шлем и тряхнула волосами, хоть там особо и нечем было. Макс сидел на мотоцикле и смотрел на воду, шлем лежал на его коленях.

– Я просто хочу тебе понравиться, - длинная блестящая челка почти скрывала его лицо, и он нарочно не убирал ее, - это как дрессировка коня по методу Плювинеля - максимум ласки и потакания природным склонностям.

– Какой предмет ты изучал в Сорбонне?

– Франкофонная и современная литература. Bien recueilli, d'ebout'e de chacun...

Я смотрела на тающие вдали крепенькие коренастые башенки. В черной воде плыл разломанный лед. Снежная крупка, подхваченная горизонтальным ветром, неуклонно стремилась в лицо.

– Этот твой Казимир сидел в Шлиссельбургской крепости?
– спросил Макс.

– Этот мой Казимир нигде не сидел, не сподобился. Вот в Петропавловской крепости провел несколько незабываемых месяцев его брат Рене, по слухам, отравленный к тому же своим же ядом. Как скорпион.

– И - там помер?

– Да нет, не помер, сходил на собственную казнь, был помилован и укатил в ссылку, где еще долго прожил. Оторванный навеки безжалостной фортуной от своих любимых. Макс, ты будешь скучать по Дани?

– Зачем мне скучать по Дани?
– Макс отбросил наконец с лица челку и я подивилась, какие глупые у него глаза - как пуговицы, - Я смогу прилететь к нему в любой момент.

"А я - нет" - подумала я.

– Дани обещал забрать меня к себе, если мне здесь наскучит, - продолжал Макс.

"И меня" - подумала я. И спросила:

– Как же ты поедешь - в нищий университетский городок Гренобля, после всех своих понтов и префектов?

– Как?
– беспечно улыбнулся Макс, - Наверное, со своей банковской картой?

В квартире развратника-префекта Дани валялся на моем диване и читал мою книгу.

– Оказывается, Казимир был знаком с Казановой, - произнес он уважительно.

– И остался о нем крайне невысокого мнения, - продолжила я, - признавайся, Казанова, кто такая Амели?

– Макс, ты предатель, - вздохнул Дани. Я вырвала у него книгу и придушила мерзавца. Макс смотрел на нас с умилением.

– Доктор Амели Ламель, сорок два года, очки минус восемь, два подбородка, волосатые ноги, - перечислил Дани, - но ты, конечно, ревнуй, систер, мне это льстит.

Я знала его не так долго, но уже научилась определять, когда он врет. Я отпустила Дани и села на диван у него в ногах - он тут же забросил ноги мне на колени. Макс сидел в кресле напротив нас, и глаза его плавились от нежности. Что видел он в нас - две цели в тире, в которые стреляешь с двух рук, две одинаковые рогатые головы над камином?

– Господа, не желаете подкрепиться?
– вкрадчиво спросил Макс, и Дани подпрыгнул на диване, как игрушка на ниточках - та, что опадает и вскакивает. Я кивнула, прикрыла глаза и увидела туманную крепость за черной водою Леты.

1739 (зима). Когда Токио превратился в лес

Наступают годы, когда все мечты псами ложатся у ваших ног. Уже четыре года Копчик выезжал с обер-офицерами на самые серьезные расследования и снискал к своей работе высокое расположение. Одно плохо - из полицейского управления Андрей Иванович Настоящий выписал с повышением новую звезду, юного канцеляриста Половинова (любил руководитель департамента похищать из смежных ведомств чиновников, как некогда орел восхитил Ганимеда). Впрочем, Копчик не был завистлив, если руководство полюбило Половинова - что ж, пусть все говно несет к его, Половиновскому, берегу. Молчаливая прекрасная жена Леда, которую после крещения стали звать русским именем Ульяна, родила Прокопова-наследника и половину года проводила с сыном в имении матушки Копчика, как Персефона в Аиде - по крайней мере, ей самой так казалось.

Аксель с опаской ожидал, не явится ли за ним стройный призрак Вольдемара Плаксина для нового конфиденциального задания, но за четыре года Плаксин за ним так ни разу и не явился. Аксель объяснял это для себя отчасти тем, что одной высокой особе наскучило сухопутное пиратство - видно, всех, кого мог, уже ограбил. По слухам, господин фон Бюрен открыл для себя карточную игру как способ легального получения взяток и каждый вечер проводил отныне за карточным столом. Фон Бюрен теперь и по документам официально именовался фон Бирон - после избрания его герцогом Курляндии какой-то очумевший, не иначе, французский маршал, во всеуслышание объявил его своим нашедшимся потерянным родственником. Вот у кого мечты легли к ногам веером, как карты...

Аксель и Ласло жили теперь вдвоем в бывшем домике Десэ - ни один из них так и не женился, Ласло ждал все свою богатую невесту, Акселю же не позволяло вступить в брак горькое знание человеческой природы, обретенное за время службы. Он видел бездны, разверзавшиеся в людях под действием инструментов из волшебного чемоданчика, и понимал, что никогда уже никому не поверит. А иметь под боком вторую Леду - да увольте. С превращением в целого ката Аксель забросил врачебную практику - некогда стало - и лишь иногда соглашался вырвать зуб или вправить вывихнутую руку. Довольно навправлялся он этих рук на основной своей работе, после того, как снятый с дыбы клиент отправлялся за стол к канцеляристу давать показания. Аксель делал зло без удовольствия, и это лишь отчасти оправдывало его в собственных глазах, и чем дальше, тем противнее было ему оставаться послушным орудием в руках придворных интриганов, первых нумеров из списка Ласло. Аксель давно не питал иллюзий - кому и зачем служит Тайная канцелярия. Он подумывал, не уйти ли со службы и не податься ли в лекари, останавливала лишь разница в деньгах и бездарность помощника Тороватого - на которого предстояло все оставить. Он понимал, отчего так пил его предшественник, и все чаще сам низвергался в объятия Бахуса.

Подруга Ласло, горбунья Мирослава, вернулась на родину, в Польшу - там ей сыскался жених. Ласло недолго горевал - доктор Климт все-таки дал ему рекомендацию, и Ласло сделался членом закрытого лекарского клуба. Клуб этот занят был только одним - раз в месяц лекари собирались и травили байки из жизни своих именитых пациентов. Ласло, как тюремный врач и прозектор, в этом деле блистал - он мог поведать и о том, каковы делаются именитые пациенты после попадания в крепость, и о том, каков их, так сказать, внутренний мир. Ласло скрывал от коллег, что по-прежнему раскладывает фрейлинам тарот и вызывает духов - его бы обсмеяли. Про духов знал только доктор Климт. С этим Климтом, странноватым нелюдимом, Ласло, можно сказать, подружился.

Доктор Климт, личный хирург гофмаршала Левольда, прибыл в Россию из свободного города Амстердама и все никак не мог уложить в голове русские порядки. И крепостное рабство казалось ему странным, и бессмысленная жестокость - в том числе и беспечная жестокость его нанимателя, обер-гофмаршала. Доктор так и не сумел понять, как можно убивать - для забавы. Ласло, сам иностранец, как мог, доброжелательно и терпеливо пытался разъяснить - в человеке куда больше животного, чем собственно человеческого, человек хищен, и если законы также хищны - человек будет убивать. А если случай поставит человека над законом - он будет убивать с легкостью. Вот как ваш гофмаршал. Доктор был по-отцовски привязан к своему позолоченному патрону и порою искренне сетовал, что взлелеял такое бестолковое, жестокое дитя.