Делай, что должно

Раису слегка замутило. Опыт у нее был небогатый, но с такими ранениями, сколько она их видела, исход один — ампутация. Потому что руки считай, что нет уже. Висит на клочьях изодранных мышц и кожи. "Странно, почему крови нет? Вся вытечь успела?”

— Зажим!

У Кочеткова даже слегка сел голос. И лоб взмок от напряжения, сразу, крупными каплями, как в бане. Раиса едва успела их промокнуть зажатой корнцангом марлей.

Родионова, она была ассистентом, сморгнула, будто маска ей мешала.

— Совсем? — спросила она почему-то шепотом.

— Кость перебита не полностью, попробуем побороться, — глухо произнес Кочетков, — Крючки!

— Отставить.

Когда Прокофьева выдернула из этого бешеного ритма полминуты, чтобы сделать шаг от своего стола к их? Таким голосом можно время останавливать. Но Кочетков спокойно посмотрел в глаза командиру.

— Ей восемнадцать лет, — произнес он негромко, но очень решительно.

— Коллега, — Прокофьева редко обращалась так, предпочитая звания, но тут и случай особый, — У нее с ампутацией шансов 50 на 50. А если вы сейчас будете возиться, руку ей в ППГ отнимут, in extremis. Если успеют. Вы это понимаете?

— Понимаю. Под мою ответственность.

— Мы в наступлении. В любой момент передвинут.

— Под мою ответственность, — упрямо повторил Кочетков.

— Под нашу, — поправила Прокофьева, — работайте, — снова вернулась к своему столу, — Пульс?

— Девяносто, товарищ майор. Наполнение хорошее, спит.

— Скальпель.

То, что наступил вечер, Раиса поняла лишь по тому, что стало чуть прохладнее. Сколько еще прошло операций, она и не считала. Но ампутаций было четыре, и сделал их Кочетков твердой рукой, совершенно понимая, что тут при всем желании ничего спасти не получится.

К ночи разрывы как будто утихли на час или около того, но потом канонада проснулась снова, только странное дело — она уже не казалась оглушающей, сделавшись просто фоном. За следующие двое суток отдохнуть выпало от силы часа полтора. Раиса помнила, что спала на полу, благо лето, а он брезентом покрыт, а поднявшись опять, не решилась обуться, опасаясь, что на отекшие ноги сапоги даже без портянок не налезут. Ее пошатывало от усталости, в глаза словно песок набился, но это напряжение сил было привычным и понятным. И на приказ: “Операционным бригадам отдых четыре часа”, она даже сумела ответить по уставу. Хотя, когда выходила из палатки, Лескова поддерживала ее под локоть.

— Эфиру надышалась, Рай, проветрись сперва, — как из-под воды доходил ее мягкий голос.

В землянке пахло полынью и чуть бензином от коптилки. “Вот, товарищ профессор, я снова делаю, что должно”, - подумала Раиса где-то на грани сна и кажется, произнесла вслух. Но то, что она обращается к человеку, которого скорее всего нет в живых, не смутило, не заставило тревожиться за собственный рассудок. Наоборот, успокоило, будто ничего непоправимого еще не случилось, а говорили они наяву, и Раиса просто делилась со старшим товарищем тем, что случилось за этот день. Только он не отвечал ей, а молча слушал. Почему-то жила уверенность, что он может ее слышать.

Когда-то Алексей Петрович рассказывал ей про реку, через которую у древних греков перевозчик мертвых на тот свет возит… “Выходит, наш медсанбат на ее берегу развернут. И я с вами через реку ту перекрикиваюсь. Жаль, ответ только раз услышала. Но и за него спасибо”, - мысленно обратилась к нему Раиса и уснула.

Во сне она видела ту самую реку, тонущую в ночном тумане. Река огибала широкой дугой стоящую на холме заброшенную усадьбу, где разворачивался госпиталь. Раиса медленно шла среди колонн и статуй по старому парку к берегу реки и за мгновение до того, как открыть глаза и понять, что уже утро, разглядела в плотной белой дымке на том берегу знакомую высокую фигуру.

Утро было условно тихим, то есть без артобстрела. Только строй самолетов, своих, снова прошел над головой в сторону фронта.

Прокофьева собрала короткое совещание, расставила смены, кого в стационар, кого в операционную. Несколько человек отправили на усиление передовой группы. Раисе предстояло суточное дежурство в стационаре в качестве дежурной сестры, в паре с Кочетковым. К ночи ждали машин, отправить всех транспортабельных раненых. Приказа перемещаться не было, но мог последовать в любое время.

— У меня для нас с вами обнадеживающие новости, — встретил ее Кочетков, от бессонницы даже не серый, а прозрачный.

— Руку получится сохранить? — Раиса сразу вспомнила вчерашнюю операцию.

— Шансы растут. Наша с вами подопечная спит, температура 36.4, слабость, понятно, но воспалительных явлений нет. Отек спадает. На переливание крови реакция отличная, щеки на глазах порозовели. Так что, прогноз благоприятный. Вторая новость — мы наступаем, это тоже обнадеживает. Если поступит приказ собираться, наших раненых примет ППГ. Без транспортировки, передадим с палатками.

В стационаре работать, безусловно легче, чем в операционной, главное, не садиться. Иначе непременно потянет в сон. Кочетков, похоже, не отдыхал вовсе, но бодрился. Он выглядел сейчас как командир, сумевший оттеснить врага с важного направления.

— Не посчитайте это просто попыткой делать комплименты, с вами очень легко работать, — говорил он Раисе, — Инструменты подаете исключительно быстро. Даже с нашей Ольгой Никаноровной сработались, а она специалист строгий.

С таким специалистом, на взгляд Раисы, было просто невозможно работать посредственно. Прокофьева успевала быть одновременно везде и видеть все. На разговор о себе "строгий специалист" не замедлила появиться, выслушала доклад о количестве транспортабельных раненых, о том, как обстоят дела в стационаре и приказала: "Как только отправите всех, назначенных в эвакуацию, оба — на отдых. Утром будет нужна свежая бригада. Поливанова, готовьтесь, если будет такой же поток раненых как вчера, наркоз даете вы.

У Раисы екнуло сердце. Так скоро? Долго ли она училась. Но Прокофьева как всегда говорила так, будто уже заранее знала все, и сколько раненых будет, и то, что Раиса с задачей справится.

В вечерних сумерках началась эвакуация. Машин было мало, ППГ прислал в основном подводы, разномастные, видимо, взятые у местных жителей. И лошади были такие же разномастные, тощие, неспешные. Только за тяжелыми прислали “ЗИСовский” носилочный автобус, потрепанный, с сильно дымящей выхлопной трубой. С грехом пополам он сделал два рейса, а третьем шофер внезапно заартачился. Поднял обе крышки капота, от чего машина стала напоминать расправившего крылья жука, и с озабоченным видом уставился внутрь, хотя непонятно, чего он собирался разглядеть в потемках.

— Перегрелся я! — ворчливо заявил он санитарам, — Перегрузили вы меня по самое небалуйся. Думаете, если машина железная, ей отдых что ли не нужен?

Раненые и санитары бранили шофера, но тот уперся, что ехать мол прямо сейчас никакой возможности нет, и машине остыть надо.

Раиса все поняла сразу и ее взяла злость. При одном только взгляде на этого сержанта, нахального, самодовольного, в расстегнутой не по уставу гимнастерке, было ясно, что на самом деле он просто хочет немного покомандовать да постоять около машины, делая вид, что занят, а не тащиться по темной дороге на первой передаче, не разгоняясь больше 5–6 километров. Пользуется тем, что Прокофьевой рядом нет, а его машина — единственная, на которую сумел расщедриться ППГ!