Десять ли персиковых цветков

Если он полюбил меня лишь потому, что я похожа на мать Колобочка, то какая разница между мной, Бай Цянь, и той куклой, что сейчас наливает Е Хуа вино? Я знала, что ревновать к покойной недостойно, но любовь поистине лишает достоинства. Губительное пламя, терзавшее мое сердце, не желало униматься. Я потерла виски. Кажется, пришло время переосмыслить наши с Е Хуа отношения. Я призвала благовещее облако и, с трудом различая мир подо мной, отправилась в Цинцю.

Вечером я достала лампу Сплетения душ и внимательно посмотрела на нее в свете жемчужины Ночи. Эта лампа стояла подле старшего принца Западного моря, помогая тому укрепить ци и собрать изначальный дух из осколков душ хунь и по. После пробуждения Мо Юаня лампу забрал Чжэ Янь и оставил ее в Цинцю. Е Хуа не спрашивал о ней, и я забыла ее вернуть.

В обволакивающем белом свете жемчужины Ночи я заметила, как в лампе зажегся огонек величиной с горошину. Самое обычное пламя. Кто же знал, что в этом самом обычном пламени триста лет накапливалась ци одной смертной женщины?

Чем больше я прокручивала в голове слова Су Цзинь, тем больше мне казалось, что я тону. Конечно, ее словам нет веры. Но если вспомнить, как Най-Най назвала меня «госпожой», если вспомнить ее рассказы о покойной, выходит, Е Хуа действительно любил мать Колобочка больше жизни. Если его преданность крепче скал, а любовь глубже моря, которое не иссохло и за триста лет, как он мог влюбиться в меня с первого взгляда?

Чем больше я думала, тем яростнее бушевал в сердце злой огонь, тем глубже вгрызалась в нутро обида. Я всегда любила именно Е Хуа. Он выглядел в точности как мой наставник, но ни на миг я не увидела в нем Мо Юаня. Будь он заменой наставнику, я бы каждый раз склонялась в почтительном приветствии при встрече и никогда бы не позволила себе вольности. От Е Хуа я ждала того же. Если, глядя на меня, он видел лишь горячо любимую им мать Колобочка, значит, он никогда не видел меня, Бай Цянь. Такая честь не по мне.

Ми Гу негромко спросил из-за двери:

– Тетушка, вам принести вина?

Я не ответила.

Ми Гу принес молодое вино. Глина не успела обратить его янскую жесткость [126] в иньскую мягкость [127] , поэтому после первого же глотка в горле стало горячо и сухо, а в голове помутилось. Похоже, Ми Гу заметил, что сегодня я вернулась сама не своя, и по наитию выбрал для меня вино покрепче.

Я смотрела на лампу Сплетения душ и пила до тех пор, пока перед глазами не замаячило десять ламп. Тогда я поняла, что мне хватит, поднялась и нетвердой походкой отправилась спать. В голове стоял туман, и сон не шел. Мне подумалось, что какая-то штуковина на столе светит раздражающе ярко, отчего болят глаза, и я никак не могу заснуть. Я села на край кровати и, прищурившись, посмотрела в ту сторону. Перед моим затуманенным взором проступали очертания лампы. А, это же та лампа Сплетения… Сплетения чего? Какого демона она вообще стоит у меня на столе?

126

Янской жесткости ци (кит. ????) – образное выражение, означает «мужественность», «крепкость».

127

Иньская мягкость (кит. ??) – образное выражение, означает «женственность», «слабость».

Я все думала и думала, но ответ так и не всплыл в памяти.

Свет этой лампы будто сдавил мою шею и превратил тело в желе. У меня не осталось сил даже подняться с кровати, поэтому я решила задуть лампу прямо с нее. Однако, как я ни старалась, проклятое пламя не гасло. Я попыталась вспомнить заклинание, но нужные слова ускользали. Я со вздохом сдалась, сетуя на свою злосчастную судьбу, произнесла первое всплывшее в памяти заклинание и бросила его в эту лампу Сплетения чего-то там. Раздался звон: кажется, светильник разбился. Вот и славно, раздражающий свет наконец погас. От всех этих телодвижений потолок и пол начали кружиться перед глазами, и я как подкошенная упала на кровать.

Я проспала два дня. Когда я проснулась, ко мне вернулись утраченные воспоминания.

Мне припомнилось, как пятьсот лет назад Цин Цан вырвался из колокола Императора Востока и я с трудом заточила его вновь. Однако я вовсе не спала мирно в Лисьей пещере двести двенадцать лет, как сказали мне отец и матушка. На самом деле Цин Цан запечатал мои силы и память и оставил на горе Цзюньцзи в Восточной пустоши.

Сусу, мать Колобочка? Смертная, шагнувшая с помоста для наказания бессмертных? Это всегда была я – глупая и бесполезная высшая богиня. А я еще недоумевала: как это мое испытание прошло так гладко? Ведь я всего лишь сразилась с Цин Цаном, проспала двести двенадцать лет и проснулась уже высшей богиней. Триста лет назад, очнувшись в Лисьей пещере, я с открытым ртом наблюдала, как серебряное сияние моего изначального духа переходит в ослепительное золото. Я еще подумала тогда: как добры Небеса, как милосердно они со мной обошлись!

Я и не знала, что бой с Цин Цаном был лишь началом настоящего испытания, ниспосланного для моего становления высшей богиней, – испытания любовью. Я поплатилась не только сердцем, но и глазами. Если бы не печать Цин Цана, я, бросившись с помоста для наказания бессмертных, поплатилась бы еще и всем своим совершенствованием.

Небеса хорошо знали свое дело. Милосердные… Засунули бы они такое милосердие куда подальше.

Я наконец поняла, почему в Цинцю Е Хуа все время будто хотел мне что-то сказать, но останавливал себя в последний момент. Поняла, что тогда ночью на постоялом дворе в мире смертных значило его тихое «Ты совсем забыла о прошлом. Иногда я надеюсь, что ты все вспомнишь, но одновременно надеюсь, что этого никогда не случится». Засыпая, я подумала, что мне послышалось. Нет, не послышалось. Теперь все встало на свои места. Е Хуа обвинил меня несправедливо, он виноват передо мной.

Он, возможно, никогда не поймет, почему я нарекла нашего сына А-Ли, никогда не поймет, почему я шагнула с помоста для наказания бессмертных.

Прошлое неслось перед глазами непрерывным потоком. Спустя три столетия боль тех трех лет ощущалась так живо, словно это случилось только вчера. Он был вынужден? У него имелись на то свои причины? Только таким чудовищным способом он мог защитить беспомощную смертную? Сейчас у меня не было ни сил, ни желания об этом размышлять.

С тех пор как я проснулась, я могла думать лишь о трех годах одиноких ночей, проведенных во дворе Благоухающих цветов, где моя слабая надежда умирала в медленной агонии. Чувства тех лет погребли меня в одночасье. Сердце переполняли холод и боль. Какой жалкой я была тогда, какой измученной!

Я понимала, что в таком состоянии не смогу выйти замуж за Е Хуа в десятом месяце. И понимала, что все еще люблю его. Триста лет назад он выбил почву у меня из-под ног, спустя триста лет он сделал это вновь. Похоже, это мое возмездие за причиненное им зло. Я не могла приказать сердцу не любить Е Хуа, но воспоминания о делах трехсотлетней давности застряли в сердце, словно шип. Я не могла простить Е Хуа.

Ми Гу принес мне воду для умывания. Он долго на меня смотрел.

– Тетушка, мне принести вам еще вина?

Я провела руками по лицу. Ладони оказались мокрыми.

Ми Гу и впрямь принес еще вина. Накануне я уже выпила восемь кувшинов и полагала, что на этом запасы его исчерпаны. Видимо, он припрятал под соломенным навесом куда больше вина, чем я думала, раз нашлось еще шесть кувшинов. Я пила, пьянела и засыпала. Просыпалась и снова пила, пьянела и засыпала. Так пролетело четыре дня. Когда я проснулась вечером пятого дня, подле меня, нахмурившись, сидел Ми Гу.

– Вам следует поберечь себя, тетушка. Вы выпили все вино из моих запасов…

Зря Ми Гу волнуется. Со мной все в порядке. Просто нет сил, вот и все. Я же не слабенькая Фэнцзю, которая, будучи в расстроенных чувствах, пару раз приложилась к молодому вину, и ее тут же вывернуло. С моим-то опытом я могу беспробудно пить столетиями.

Лишившись алкогольного утешения, я постепенно обретала ясность сознания. В этом пограничном состоянии я помнила лишь об одном деле – деле, забывать о котором нельзя. Мои глаза до сих пор оставались у Су Цзинь, и я должна была их вернуть. Когда я проходила испытание любовью, Су Цзинь воспользовалась моей бедой и украла у меня глаза. Но испытание завершено, и оставлять глаза воровке неправильно. Мысль, что мои глаза служат ей, нервировала.