Девушка с экрана. История экстремальной любви

— Everybody fucking move on, hands out, or I'll blow his fucking brains away in a second!

Нехотя, по-шакальи сверкая белками, они двинулись прочь. Они уже, видимо, предвкушали, как будут иметь Ариночку в Центральном парке по очереди.

Я держал курок на взводе. Когда они исчезли в переулке, я быстро спрятал пистолет за пояс и, взяв Арину за руку, резко двинулся вперед. То есть — назад.

Мы прошли мимо полицейского участка, который находился на этой же улице.

— Алешенька, какой ты смелый! Что ты им сказал?

— Что нам приятно было с ними познакомиться в столь снежную ночью.

— Ты шутишь? Ты правда им это сказал?

— Я серьезно.

— А что они хотели?

— Им понравились твои упругие икры.

— А что бы они могли нам сделать?

— Затащили бы тебя в парк и изнасиловали твою пипочку хором, а потом били бы по голове камнями и добивали металлической трубой.

— Ты правду говоришь или шутишь?

— Абсолютную правду.

— Но я ведь белая.

— А они черные.

— А дружба народов?

— Это у вас дружба непонятных народов. Похерили они эту дружбу. Белых они ненавидят.

— Ты так храбро заслонял меня. Неужели ты не боялся? У меня все аж мокро между бедрами. Можно я пойду помоюсь? — призналась уже около самого подъезда она.

— Пойди помойся. А как же гулять? Можем по Бродвею…

— Я больше не хочу гулять в белую снежную ночь. Почему-то…

Я рассмеялся.

Вежливый пуэрториканец-портье впустил нас в дом.

— Доброй ночи, мистер Сирин.

— Какой вежливый, — поняла Арина примитивную фразу на английском языке. — Хотя тоже черный.

Ариночка вышла из ванны голой, ничто не могло испугать эту знаменитую «пипочку».

В оставшуюся часть ночи она была покорна, в слезах и нежна. В три часа дня она улетала в Москву.

Я передавал с ней в издательство законченную, выправленную корректуру. Роман шел в печать. Неужели я когда-нибудь до этого доживу: увижу свою книгу — там. Мог и не дожить этой ночью… Дети были бы владельцами моего литературного наследства. Но кто бы им передал, рассказал и объяснил… Они говорят только на английском языке.

Пока я готовлю прощальный завтрак, она быстро и без суеты собирается. Нужно отдать ей должное, она великолепно паковалась.

— Куда ты так спешишь? — спрашиваю я, цепляя ее то за бедра, то за попу, то между ног.

— Я еще должна успеть с вами попрощаться… С ним и с тобой.

— Это как, горизонтально или вертикально?

— И так, и так.

И я уверен, что свою программу-минимум она выполнит.

— Ты запасливая девочка, — краем уха я слушаю включенный ТВ. — Но я про другое: все аэропорты закрыты. Никто не влетает и не вылетает. И похоже, их не разгребут до завтра. Нью-Йорк объявлен районом национального бедствия.

— Не может быть!

— Может! Так что не спешите.

— У меня завтра спектакль. Если я не прилечу, меня уволят из театра.

— Негде будет вам голенькой танцевать. Будете бегать обнаженной по экрану.

— Алешенька, позвони, пожалуйста, в «Аэрофлот». Я очень волнуюсь.

Я звоню, и они сообщают, что рейс переносится на завтра, а завтра надо подтвердить опять.

— Все, меня уволят! Я могу позвонить в театр, в Москву, главному режиссеру?

— И ему тоже.

Она долго и сладко поет в трубку и обещает, что приложит все усилия, чтобы улететь.

Если только станет птицей!

Я вручаю ей деньги за ее билет и визу, чтобы она передала моему родственнику.

— Он смотрел мой предпоследний фильм, и я ему очень понравилась.

— Вы не можете не нравиться. Нет в мире такого мужчины, которому бы вы не нравились.

— Да? Ты правду говоришь? — улыбается она и уверенно садится ко мне на колени. — Значит, я тебе нравлюсь?

Ночью она говорит, что не хочет улетать и не сможет без меня жить.

Я с трудом усаживаю ее в такси утром, и мы целуемся. У нее накрашены губы. Выглядит она обалденно соблазнительно. Я не еду в аэропорт. В аэропорту Арину ждет муж, они летят назад вместе. Какая трогательная синхронность!

На спектакль она опоздала, и спектакль был отменен. Ее, естественно, не уволили, так как она была ведущей комедианткой в этом театре. И те подарки, которые я послал главному режиссеру и директору театра, естественно, склонили чашу неравновесия в ее пользу.

Восемнадцатого марта она звонила пять раз (на автоответчик). Я не мог понять, что случилось. В четыре утра она дозвонилась. И первая фраза, которую она произнесла, была:

— Скажите, к вам приезжала Тая Буаш?

— Кто тебе сказал такую глупость?

— Да или нет?

Я не хотел помнить ни это имя, ни его обладательницу, ни это время.

— Какое это к тебе имеет отношение?

— Я просто хочу знать, вы всех актрис приглашаете в Америку? Или нет?

— Через одну.

— Значит, приезжала!..

— Из чего это значит?

— До свиданья! — И она повесила трубку.

Я был достаточно удивлен: как быстро разносятся слухи. И как тесен мир. Через пять минут звонок раздался снова.

— Алешенька, я прошу прощения. Просто я была очень огорчена… Что я не первая.

— Если ты еще раз повесишь трубку — это будет последний раз.

— Нет-нет, я больше так не буду, прости меня.

Она всхлипнула.

— Успокойся, ты первая, к кому у меня такие сильные физиологические чувства.

— Правда?! Ты меня хочешь? Я тебя очень хочу. Я по три раза в день ванну принимаю.

— Что это значит?

— Я в ней мастурбирую.

— Риночка, что ты говоришь, ведь ребята все записывают на магнитофон.

— Пусть записывают. Я без тебя не могу. И я тебя безумно хочу. Что же я должна делать?

— Ну-у… Как ты это делаешь? — заинтересовался я.

— Пальчиком.

— Одним?

— Несколькими.

— А где ты сейчас?

— В ванне…

Я рассмеялся от неожиданности.

— Даже твой смех меня очень возбуждает.

— Ты так нимфоманкой станешь.

— А что это значит?

— Дама, которая не может жить без…

— Я уже ею стала, как только встретила тебя.

— А до меня ты была пай-девочкой…

— Конечно. Ты меня развратил. Но я обожаю тебя за это. И мне нравится быть развращенной — тобой.