Дисциплина и Портянки

Третий. Четвёртый. Пятый — одновременно.

Он не отступает.

Меч летает, как продолжение его воли. Тьма вокруг реагирует на его движение, будто подсказывает. Он не использует сембланс. Ему не нужно. Его тело — уже инструмент Тьмы.

Шестой падает, схватившись за рану. Седьмой — теряет сознание от удара рукояткой в висок.

Восьмой и девятый слаженно атакуют с флангов — юноша разворачивается, пропускает одного и использует его как щит от второго. Лезвие вонзается в тело напарника. Ошибка.

Десятый в страхе пятится.

Юноша не добивает. Он останавливается, всё ещё в стойке. Всё ещё не дыша тяжело. Лишь стряхивает кровавые капли с меча, тёмные разводы на коже, пульсирующая аура.

Культистов уносят. Некоторые — на носилках.

И тогда шаг вперёд делает Учитель. Его голос громок, как раскат молнии в пещере:

— Решено.

Он поднимает руку:

— Ты отправишься в Вэйл.

И ты станешь охотником.

Одним из лучших.

Ты войдёшь в их доверие, в их сердца, в их слабости…

А затем, в нужный день, в самый важный миг, ты нанесёшь удар.

Ибо ты — наш клинок. Наша рука. Наша Тень.

Юноша медленно опускает клинок к ноге. И отвечает:

— Да, Учитель.

* * *

Колёса каравана скрипели по грунтовой дороге, усыпанной корнями и влажными листьями. Лес стоял по обе стороны, как зелёная стена — глухой, сырой и наблюдающий.

Юноша сидел на краю повозки, облокотившись на запылённый ящик с мукой. Он молчал. Смотрел вперёд. Рядом сидел старик-караванщик с седой бородой, покашливая и щурясь от утреннего тумана. Другие ехали на лошадях, кто-то пешком. Всё шло… спокойно.

Охрана шла с флангов и по краям — караванщики с ружьями и старыми, как сами эти дороги, винтовками. У нескольких наёмников в тяжелых плащах — автоматы Аксель-47: тяжёлые, надежные, из дерева и железа. Гремели, как кастрюли, но стреляли мощно.

Один из ребят с револьвером, ковыряясь в зубах, лениво бросил:

— А чего у нас манлихеров нету, а? Слышал — они меткие!

Старший наёмник, с шрамом поперёк носа, усмехнулся:

— Ты прикалываешься, что ли?

— Чё?

— Этими игрушками только в городе в войнушку играть! На стене стоишь, увидел гримм — и пыщ-пыш! Он убегает от шума!

— Ха-ха-ха!

Кто-то подхватил смех, кто-то фыркнул. А кто-то уже начал нервно поглядывать на лес.

Потому что шум пришёл внезапно.

Сначала — треск веток.

Потом — как будто кто-то прошёл. Сразу со всех сторон.

Потом — тишина.

Все замерли.

Караван тут же остановился. Люди начали переглядываться. Наёмники подняли автоматы, кто-то в панике шарил в сумке, вытаскивая револьвер.

— Это что?.. — прошептал кто-то.

— Тихо! — рявкнул старший.

Путешественники сбились в кучки, караванщики — за повозки, глаза метались, пальцы дрожали.

Юноша встал.

Медленно. Без паники.

Он поднял плащ и вытащил меч. Настоящий, тяжёлый, с чёрной гардой и сталью, которая будто поглощала свет.

Он не сказал ни слова.

Мир вокруг напрягся, как струна.

И в этот момент… шум усилился.

И все поняли: что бы это ни было — оно уже рядом.

* * *

Сначала была тишина.

Потом — взрыв леса.

Из зелёных теней, из чащи, из-под земли и с вершин деревьев повалили они — Гримм.

Чёрные, с костяными плстинами, с красными глазами. Когтистые, прыгучие, безумные.

Орда.

Они не прятались.

Не охотились.

Они просто перли напролом. Рёв, треск, хруст веток — и затем хруст людей.

Первые пули разорвали воздух — винтовки стариков, глухие хлопки револьверов, автоматные очереди Акселей. Но…

Этого было мало.

Там, где не было ауры — была смерть.

Гримм врывались в ряды защитников, перегрызая глотки, ломая кости, отгрызая руки и ноги.

Бронежилеты из кевлара спасали от пуль — но не от клыков, не от когтей, не от чистой, голой, первобытной силы.

Кровь хлестала на грязь. Люди кричали, умоляли, падали.

А он… стоял.

Юноша.

В плаще.

С мечом.

Он шагнул вперёд. Медленно. Как будто всё это — не трагедия, а начало его танца.

Первый гримм прыгнул на него.

Ошибка.

Резкий взмах — и голова существа летит в сторону, как игрушка.

Следующий — получил клинок в грудную клетку, а затем тот же меч, перекинутый обратным хватом, врезался в шею третьему.

Юноша не отступал. Он двигался, как поток: плавно, точно, жестоко.

Один из выживших закричал:

— Да! С нами охотник!

— Мы спасены! Он их рубит! Боже, он их месит, как мясник!

Мораль воспряла.

Пули полетели точнее. Люди собрались. Паника начала отступать.

И тогда… начался бой по-настоящему.

Гримм сражались, но ошибались: бросались на него с яростью, а он — уходил, отсекал, переходил от одного к другому, не теряя ритма.

Кровь тварей летела во все стороны и каждый удар казался заранее выверенным, как будто он видел бой до того, как он начался.

Вокруг гремели автоматы, визжали лошади, ревели пушки.

А в центре всего — юноша.

Один.

С мечом.

Весь в крови.

Без эмоций.

Гримм начали заканчиваться.

Орда дрогнула.

Их поведение изменилось.

Они поняли. Он — не жертва. Он — охотник.

Но уже было поздно.

Последний зверь рухнул, с распоротым брюхом.

Тишина.

Огонь догорал. Кровь парила. Выжившие тяжело дышали, дрожали, сидели на коленях… и смотрели на него.

Он стоял среди тел.

Без дыхания.

Без гордости.

Как скульптура смерти.

* * *

Тела ещё дымились. Пепел битвы оседал на траву. Караван был спасён. Люди были живы. Но не все.

Кто-то плакал. Кто-то молился Светлому Брату и Девам. Кто-то просто сидел и смотрел в одну точку.

Юноша стоял, покрытый кровью. Его меч всё ещё был в руке. Он не дрожал. Не говорил. Не улыбался. Только тишина и чёткая линия взгляда — сквозь всех, мимо всех, будто он всё ещё сражался в каком-то другом мире.