Дитя леса

Егор зачем-то записал и опубликовал мою историю. Не сказав мне ни слова. Не спросив разрешения. Я оглядывалась по сторонам, как бешеная лиса. Мне казалось, каждый прохожий знает, кто я такая, и смеётся надо мной. Я была готова в любой момент броситься, укусить, разорвать на части. Но вместо этого мне придётся убежать. Спрятаться в самой тёмной норе, какую только смогу найти и зализывать рану.

Как он мог?

Глава 8. Прощение

Мамин живот становился всё круглее и круглее. Сначала я думала, что она съела много картошки с кроличьей тушенкой, которую мы закатывали в банки каждую осень, но когда живот раздулся до размеров таза для стирки белья, я начала переживать. Вдруг она заболела?

В двенадцать лет я не знала, как выглядят беременные женщины, но мама сдалась перед моими вопросами и рассказала, откуда берутся дети. Оказалось, это происходит, как у коз и собак. А уж с этим мне всё было понятно.

В тот вечер началась страшная вьюга. Ветер дул так сильно, что мы не могли уснуть от постоянного воя под крышей и дрожания окон. Я прятала голову под подушку, накрывалась одеялом, но это не помогало. А потом мама начала стонать. Протяжно, по-звериному.

Я побежала в спальню к родителям и, забыв постучать, ворвалась внутрь. Мама лежала на кровати, укрытая одеялом. Над ней возвышался живот. Мне показалось, что он живёт своей жизнью: шевелится, сжимается, пульсирует. Я хотела поскорее увидеть брата или сестру, но мамино лицо, перекошенное болью, вызвало только страх.

– Всё хорошо, Лесь, всё хорошо, – выдохнула она, глядя в потолок.

Отец, заметив меня, бросил: «Побудь с матерью». И вышел из комнаты.

Я почувствовала обиду: как он мог бросить нас? И тут же поняла: мы – женщины, ему здесь не место. Но уже через полчаса отец вернулся с ведром горячей воды, чистой тканью и полотенцами.

Не помню более долгой ночи. Печь топилась, рыча огненным жаром. Я сидела у постели мамы, держа её за руку, считая каждый стон. Делала всё, что она велела: поила настоем полыни, массировала спину, вытирала пот с лица. Отец входил и выходил. То ложился рядом, дыша вместе с ней, заглядывая в глаза, то выбегал на улицу. Я ни разу не видела, чтобы он так истово скрывал страх – на это уходили все его силы.

К утру мама совсем перестала замолкать, и меня отослали из комнаты, и через некоторое время за дверью всё стихло, но блаженное безмолвие длилось недолго. Его прорезал вскрик.

Я тихонько заглянула в спальню, увидела, как мама прижимает к груди слипшийся синий комочек, и не поверила, что это человек. Он не плакал и не шевелился.

– Мой мальчик, мой мальчик… – мама повторяла одну и ту же фразу и легонько гладила его по голове.

Отец подошёл и забрал его. Обернул полотенцем и вынес на улицу, в мороз.

Мама обняла себя обеими руками и продолжала шептать: «Мой мальчик…»

Ветер разом стих. Брата я больше не видела.

Прошёл целый месяц с нашей последней встречи, и это было невыносимо. Сердце разрывалось на куски, слёзы не переставали литься из глаз. В наушниках на повторе звучала одна-единственная песня – ария из оперы «Юнона и Авось». Её пела мама, когда грустила.

«Я тебя никогда не увижу. Я тебя никогда не забуду».

Во мне разрасталось что-то огромное и страшное, как раковая опухоль. Иногда становилось трудно дышать – такая тяжесть давила на грудь. Если раньше я могла уйти в лес, чтобы выплакаться и найти утешение, то теперь бежать было некуда – каждое из известных мне мест напоминало о Егоре. Я перебрала в уме все способы самоубийства, о которых читала в книгах, но ни в одной не были описаны подробности, и страх остаться в живых по глупости останавливал меня.

На его сообщения я не отвечала, а когда рука тянулась к телефону, чтобы позвонить, я вспоминала отца. Его лик вставал передо мной будто высеченный в камне идол. Он запрещал звонить Егору. Сердце сжималось от страха, как в детстве, словно не было ни побега из дома, ни этой новой жизни.

– Где твоя гордость? Сожми зубы и терпи.

– Но я даже не выслушала его! Возможно, у него были причины так поступить.

– У него были причины так поступить, только ни одна из них не связана с любовью к тебе.

– Но ведь если любишь, можно простить всё…

Диалоги с отцом в моей голове походили на яростные стычки. Я чётко слышала каждое его слово, как будто он стоял прямо передо мной, но сейчас могла позволить себе то, чего никогда не позволяла в реальной жизни, – поспорить.

В какой-то момент я настолько погрузилась в изматывающую внутреннюю борьбу, что потеряла связь с реальностью. Это стало заметно всем. Девочки в магазине сначала закатывали глаза, а потом начали хихикать, если я отвечала невпопад или не реагировала на обращения. Первой не выдержала Инесса.

– Ты всё ещё хочешь учиться? – спросила она как-то вечером за ужином. – Или могу отправить тебя в женский монастырь. До Колывани недалеко.

Я оторвала взгляд от тарелки, в которой лежал нетронутый стейк из лосося, и посмотрела на неё. А ведь я действительно просила её помочь получить школьный аттестат. Но это было так давно, что почти стёрлось из памяти. Хочу ли я учиться? Я понятия не имела.

Не дождавшись ответа, Инесса швырнула вилку на стол и рявкнула:

– А ведь я предупреждала! Чего ты от него ждала? Любви и верности? Он не способен на это. Его интересует только собственная персона. Поэтому или ты возвращается к нормальной жизни и работе, или уезжай обратно к родителям. Пусть они тебя утешают.

– Хочу. Я хочу учиться.

Эти слова дались мне нелегко, и даже произнеся их, я не была уверена в том, что это правда. Но я должна попробовать.

На следующий день мы пошли в школу.

Вечером в здании было тихо, и шаги гулко отражались от покрашенных в голубой цвет стен. Я представила, как по этим коридорам бегут дети, целая толпа. Звенит смех, мелькают клетчатые юбочки, косички, рюкзаки. Девчонки, мальчишки – у них всё впереди, им всё можно. А мне даже простые вещи придётся выбивать, выцарапывать, отвоёвывать. Во рту смешались горечь и кислота.

Мы прошли в кабинет директора, где худая женщина с ярко-рыжими волосами и хитрыми глазами, похожая на старую лисицу, выслушала тётю, не выразив ни удивления, ни сомнения. Моя история совершенно не впечатлила её. Когда Инесса со словами: «Это чтобы вы про нас не забыли» – протянула конверт, директор заглянула внутрь, кивнула и ловко спрятала его в верхний ящик стола.

– Ну что ж, пишите заявление. Будем оформлять прохождение государственной итоговой аттестации экстерном. Досрочная сдача – в конце апреля. Я сообщу точную дату, как только будет известно, – пообещала она.

Я не поняла, что это значит, но когда мы вышли на улицу, Инесса объяснила: если я сдам экзамены, то получу аттестат об основном общем образовании, как будто закончила школу, и смогу поступить в колледж или институт.

– Только учти – оплачивать твоё обучение я не собираюсь. Ты и так мне слишком дорого обходишься, – заявила тётя.