Дневник лабуха длиною в жизнь

Я зашел в здание горкома компартии и спросил, где кабинет курирующего культуру города. Мне указали на нужную дверь. Секретарша сказала, что сейчас Александр Васильевич как раз один, и я могу зайти. Не думал, что мне так повезет!

За столом сидел высокий, симпатичный мужчина... Алик Мозалев - тот, которого я когда-то просил проверить на верность мою жену Иру и шмотки которого выбрасывал за дверь. За это время он окончил музыкально-педагогическое училище, позже стал директором этого же училища. Последние годы курирует от компартии культуру. Прошло одиннадцать лет. Он узнал меня, встал из-за стола и, улыбаясь, подал мне руку.

– Эдик! Сто лет - сто зим, какими судьбами, что привело тебя?

– живо заговорил Алик.

– Да-а... Алик, - протянул я, удивленно улыбаясь, - давненько не виделись.

– Да, давно, - продолжал он приветливо улыбаться, - так что тебя привело в это здание?

Давно забыл о существовании Алика, да и, в принципе, виноват он не был. "Молодая, красивая, на первом же свидании сама плывет в руки, ну и что, что Эдик мой знакомый, - подумал небось он, - в конце концов не близкий мне друг, просил проверить - значит, имеет на это основания, а тут такая хорошенькая, веселая".

– Рад, что увидел тебя, - сказал я правду, - как я понял, в твоих руках - культура Львова?

– Правильно понял.

– Тогда дело есть.

– На сколько?

– На шару.

Рассказал ему все, что требовалось, и под конец попросил сказать пару слов в начале вечера. Алик внимательно выслушал и, к моей великой радости, тут же согласился. Говорил, что идея хорошая, что и ему приходили такие мысли в голову, сказал, что обязательно придет и толкнет речь. Когда я выходил из здания, в голове мелькнула мысль, что это Ира, подмигнув, привет передала.

Итак, место для Jam Sassion есть, Алик обещал прийти, и я с энтузиазмом взялся за организацию того, что задумал. Ребята решили, что в такой вечер должны быть накрыты столы, с алкоголем и закуской. Сошлись на десяти рублях с носа. За десять рублей можно было неплохо вдвоем посидеть в ресторане. Я с деньгами связываться не хотел. Кастро с Кабаном согласились быть казначеями. Попросил Марика Брауна и его дядю сервировать столы. Директор клуба "Энерго" пообещал для порядка привести дружинников. Я пригласил приехать из Черновцов джазовый квинтет во главе с хорошим трубачом Агашкиным.

Начало - в двенадцать ночи в связи с поздней работой музыкантов. Перед началом Jam Sassion должны будут играть оркестры, подготовившие по две композиции. Таких набралось четыре. Я играл со своим оркестром на органе и с другим на тромбоне. Завершали гости из Черновцов. Все это действо должно будет состояться через три недели, и все стали готовиться.

В назначенный день к двенадцати ночи зал был полон. Пришли папа и Лёня. На столах - изрядное количество алкоголя, немало еды, включая красную икру. Дружинники пропускали строго по билетам. Алик слово сдержал, пришел и толкнул речь о создании во Львове джаз-клуба. Музыканты бурными аплодисментами поддержали его. Четыре состава отыграли, и я объявил о начале Jam Sassion. Алик встал из-за стола и, помахав мне рукой, ушел. Мы начали с блюза. Играть хотели все. Музыканты все время сменяли друг друга, и поэтому блюз затянулся на четыре часа. К концу блюза большая часть зала была пьяна. В коридорах клуба распространялся запах рвоты. Но все закончилось благополучно. К пяти утра довольные музыканты разошлись по домам.

Теплым солнечным днем я шагал радостный и довольный сам собой к родителям, чтобы показать им мой диплом об окончании консерватории. Посмотрев в диплом, прослезившись, папа с мамой обняли меня с двух сторон. Все выпускные экзамены я сдал на "отлично".

Мои принципы

Каждая нация насмехается над другой, и все они в одинаковой мере правы.

(Шопенгауер)

Я стал евреем назло антисемитам. Хоть баба Гутя и держала подпольную синагогу, но наши родители не были религиозны. Мне запомнился лишь один праздник Ханука, когда детям давали денежку. С юных лет улица давала понять, что я не такой, как все, и всегда с негативным запашком. Вот и сегодня, только я пришел на работу, как директор ресторана Адам спокойно и по-доброму сообщил мне, что с сегодняшнего дня я должен исключить из репертуара еврейскую музыку. Такого я не ожидал, ведь на дворе 1976 год. Слега оторопевший, я уставился на него.

– Ну что молчишь, ты меня понял?
– все еще беззлобно спросил директор.

Глубоко вздохнув, я выдохнул:

– Понял, - и тут же добавил: - Я все равно буду играть еврейскую музыку!

– Нет, не будешь!

– Буду!

Он завелся и повысил голос как минимум на октаву:

– Только не в моем ресторане!

– Ресторан не ваш, а государственный, - поднял и я голос, - буду играть украинскую, русскую, молдавскую, армянскую, грузинскую - музыку всех пятнадцати республик, а также еврейскую!

Появились первые посетители, и мы вышли на кухню, чтобы наш спор до них не доносился.

– Эдуард, - вдруг спокойно проговорил, понизив голос директор, - пойми меня - это не моя прихоть, так надо.

– Кому?

– Ну что ты, как ребенок, ты ведь прекрасно понимаешь кому.

Кивнув головой в потолок, я спросил:

– Им?

Бедный Адам с миной сожаления на лице утвердительно качнул головой. Ему-то было все равно, что мы играем, но ослушаться он не мог.

– Хорошо, - произнес я, - тогда я завтра пойду к ним.

– Хорошо, - произнес он, - пойдем вместе.

Договорились завтра в одиннадцать встретиться у районного отдела компартии. Оба пришли вовремя.

– Они уже знают, - сообщил Адам вместо приветствия.

Я утвердительно кивнул. Мы поднялись на третий этаж. Директор осторожно постучал в дверь и услужливо пропустил меня вперед.

В кабинете было двое мужчин и одна женщина.

– Что вас привело?
– сурово и недружелюбно спросил старший украинский коммуняка.

– Директор сказал, что мы не можем больше играть еврейскую музыку, - выпалил я.

Достав из портфеля небольшую книжицу "Еврейская народная музыка", изданную в СССР, положил на стол.

– У нас что, - продолжил я с возмущением, - поменялась Ленинская национальная политика?!

Сидевшие за столом обменялись взглядами.

– Так чего вы хотите?

– Я бы хотел, чтобы мне не запрещали играть еврейскую музыку и чтобы в моей программе были утверждены две еврейские песни.

Они снова обменялись выразительными взглядами.

– Какие конкретно песни вы хотите?
– обратилась ко мне женщина.

– Вот, - сказал, вынимая из портфеля заготовленную программу, - песня "Аидише мама".

– Что за песня?
– спросил главный.

– Песня о маме.

– Что еще?
– спросила женщина.

– Вот этот танец фрейлехс.

– Что за фрейлехс?
– отрывисто спросил главный.

– Это веселый танец, как ваш гопак.

Коммуняки в третий раз обменялись взглядами, и женщина еле заметно, но утвердительно кивнула им головой.

– Давай сюда свою программу, - сердито сказал главный и, вытащив печать из ящика стола, хлопнул по двум песням.