Добрый мир

сказала она сыну Юрке.— Не иначе нашего папку кто-нибудь сегодня обидел.

— Как обидел? — решил уточнить Юрка.

— Да вот не знаю. Как-нибудь...

— А-а,— сказал Юрка. И напрямик спросил у отца: — Тебя, пап,

обидели?

— Было маленько,— сдержанно ответил Костя.

— И ты обиделся, да? — Юрка рос любознательным ребенком.

— Я-то? — переспросил Костя.— Нет, не очень. Я парнишка резкий,

сам кого хочешь обижу. Я им козу сделал.

— Как? — возбудился Юрка.

— А вот так.— Костя сложил мизинец и указательный пальцы «козой»

и наставил козу на Юрку: — У-у-у, говорю, пр-роказники-показушники,

попробуйте троньте, говорю, Юр-киного папку!

— Ну и плавильно! — радостно поддержал отца Юрка.— Пускай не

обижают!

«НЕНАСТУПИВШИЙ РАССВЕТ»

Женя Невзоров человек нервный. Мне, например, страшно его будить:

он взвивается от малейшего прикосновения. Даже от шепота. А когда он, с

удочкой, неподвижно и чуть сгорбившись сидит на берегу, подходить к нему

нужно только сбоку, ни в коем случае не сзади, а то испугается.

Мы с Женей уже четыре дня промышляем чебачков да подъязков на

таежной речке Пан-ковке. Это самый север Томской области, левый приток

Оби. До ближайшего селения — километров пятьдесят.

Середина августа. Дни стоят теплые, но по ночам свежо —

чувствуется шестидесятая параллель. Рыбка ловится большая да маленькая, и

отдыхается нам лучше некуда; за все четыре дня мы лишь однажды видели

людей — вниз прошла мотолодка под «Вихрем». С остальным миром нас

связывает лишь транзистор «Альпинист» — слушаем иногда последние

известия, а то мало ли что может случиться в этом «остальном» мире...

Мы мечтали об этой рыбалке двадцать лет, с самого девятого класса;

тогда, в шестьдесят пятом году, мы больше недели прожили робинзонами

здесь же, на Панковке, и тоже вдвоем. А после все ждали, ждали, когда нас

снова сюда занесет.

Но больше всего, кажется, за нас обрадовалась Женина жена. Когда

я приехал за ним в Ангарск, она смотрела на меня как на Чудесного доктора:

— Тащи его, Александр, хоть в Антарктиду! Хоть на станцию

«Салют»! Этот бирюк совсем уже здесь забуксовал. Псих стал — не задень.

Пора мужику отдыхать. А то вымрет. Я тут вычитала, у них в школе шум на

переменах — под сто децибел, почти как на аэродроме. Вези ты его христа

ради подальше! Пусть рыбку половит, свежим воздухом подышит, с

мужчинами пообщается. А то здесь, что в школе, что дома, одни женщины да

дети... Я правильно говорю, Евгений Палыч?

К Светланиным шуткам нужно привыкнуть — это камнепад!

Мы будем жить здесь до двадцать пятого августа. Потом Женя поедет

в свой Ангарск, я — еще дальше на Восток. А Панковка останется здесь, на

Томском Севере; в одном из тихих здешних поселков мы с Женей жили-были

когда-то. Но это было давно.

Лучшее время на берегу реки — вечер. Хотя, может быть, не все так

думают. Но нам с Женькой нравится вечер. Это уже тысячу раз описано и

спето: вечерний костер, неяркие еще звезды, темные сосны, которые

становятся будто ближе, таежные шумы и запахи. Можно разговаривать, а

можно просто глазеть в костер и молчать. Можно даже не сидеть, а лежать в

спальном мешке поодаль от костра, слушать, как играет еще не отловленная

тобой рыба, и радоваться жизни и покою. Или думать про себя такую чушь,

такую дичь, что лучше никому постороннему про нее не рассказывать.

...Вверху, меж звезд, шли навстречу друг другу два спутника. Шли они

непрямыми, ломаными траекториями, и Женька, как учитель-физик, объяснил

мне, что все дело в восходящих потоках воздуха: нагретая земля баламутит

воздух — и мы видим рыскающие спутники. Хотя они, черти, идут куда

прямее любого из нас.

— Вон тот, слева,— американский,— показал Женька рукой на одну из

светящихся точек.

— С чего ты взял? — недоверчиво спросил я, пытаясь понять, шутит

он или нет.

— Так ведь с Запада летит! — Женька смеется.— Сейчас как полоснет

оттуда каким-нибудь лазером с ядерной накачкой — и вся Пан-ковка будет

сплошной ухой. Ешь — не хочу.

Я кидаю в него сучок, но попадаю в котелок с чаем. Специально кидал

бы — из ста бы раз не попал!

Женька вздыхает, подползает прямо в мешке к костру и прикуривает

сигарету.

— Кидайся — не кидайся, а все равно и ты что-нибудь такое подумал.

Подумал ведь? Еще до того, как я про лазер ляпнул? Ну ладно, молчи, если

хочешь. Дыши озоном.

— Ближе... Еще ближе,— шепчу я.— Огонь!

Спутники расходятся очень близко.

— Все мы этим делом слегка трахнутые,— спокойно говорит

Женька.— Я имею в

виду, боязнью всяких апокалипсических штучек. Так воспитаны.

Нынешним деткам даже

войны снятся — и не простые, где с шашками

на конях скачут,— а атомные. Не знаю, помнишь ты или нет,— мы

тогда, кажется, классе

во втором учились — в клубе перед фильмом журнал катили про

атомную бомбу. Я тогда впервые видел грибок этот. Растет, собака, растет! И

ведь не издалека снимали! Близко снимали! Солдатики перед камерой в

противогазах артикулы выделывают, четко так, как на плацу: одна группка

направо потрусила, в окопчик, другая налево... А он все растет, растет!

— Помню, конечно,— киваю я.— Тоже ведь впервые увидел! Да мы и

говорили, наверное, об этом.

— Не помню,— вздыхает Женька.

Я тоже не помню. Но не могли не говорить.

— ...А хорошо они тогда ролик сняли, мне

до сих пор иногда снится. Тебе нет?

Я говорю, что нет. Вылажу из мешка и иду к реке за водой. Надо