Добрый мир

мельчайших подробностей, до полного ощущения того, что это происходит на

самом деле, представилось, как он ее бьет. Кулаком в лицо. Удар приходится

чуть ниже правого виска, во вздрагивающий завиток над щекой. Она не

понимает, что ее ударили, и, падая, с раскрытым ртом и остановившимся

дыханием удивленно смотрит на него... Слабея от жалости к ней и самому

себе, Коля откачнулся от подоконника и сделал движение к двери. И тут

наконец пришло расслабление. Он глубоко вздохнул и голосом, лишенным

всяких интонаций, как из старенького репродуктора-тарелки, деревянно

сказал: «М-да. Матрос ребенка не обидит». И уверенно шагнул к двери.

Нужно было выполнять данное Марии обещание.

Когда он входил в большую комнату, в кухне заплакала Люся. И почти

одновременно с ней из маленькой комнаты подал голос Алешка. Тот

развернулся во всю силу своих легких, и Коля изменил маршрут. Он прошел

дальше по коридору, в спальню, и остановился в ее дверях.

— Ты чего орешь, крокодил? — строго спросил он у Алешки.—

Потише нельзя, что ли? Переборки ведь лопнут!

Алешка мимо него побежал в кухню.

Коля вернулся в большую комнату, открыл шкаф и стал доставать

оттуда свои рубашки. Сходил в кладовку, взял чемодан. Подумал — и захватил

еще портфель. Он собирался быстро, но не лихорадочно. Ничто не летело в

чемодан как попало: вещи укладывались аккуратно и экономно. Он несколько

раз ловил себя на том, что удивляется собственному хладнокровию. Такого

поразительного состояния психики он не наблюдал в себе ни разу. Это можно

было бы назвать раздвоением, если только не еще большим «раз...»:

растроением, расчетверением, распятием... Один быстро и точно действует,

второй, как врач, следит за его состоянием, а третий смотрит на обоих и

разевает рот от удивления.

Минут через десять он заставил себя сесть на диван и

сосредоточиться: что забыл? без чего он не сможет обойтись в первое время?

Взял «дембельский» альбом из шкафа и несколько фотографий домашних, из

ящика под телевизором. Выключил телевизор. Постоял еще перед книжным

шкафом и вытащил оттуда две книги: синий, большого формата, подарочный

том «Избранного» Александра Грина и «В одиночку через океан» польского

моряка Анджея Урбанчика. Потом достал военный билет и паспорт. Когда

Коля оделся и вынес в коридор свою поклажу, он объявил наконец Люсе и

Алешке смысл своих двадцатиминутных маневров.

— Эй, крокодил, иди сюда,— позвал он

Алешку.

Тот неуверенной походкой вышел из кухни и остановился возле

вешалки.

— Держи краба, Николаич,— протянул ему

Коля руку.

Алешка подержал.

— Мне надо уехать,— озабоченным голосом

сказал Коля.— Мама потом тебе расскажет.

Да я и сам к тебе на службу заскочу.— Он

помолчал. И чуть громче добавил: — Я пока буду у тети Маши.

Алешка кивнул и обернулся в сторону кухни. Там было тихо.

Коля откашлялся, прочищая горло, и чистым, чуть высоковатым

голосом еще громче сказал:

—

Салют работникам советской торговли!

На «салют» ему не ответили, и он быстро вышел за дверь. Выходя из

подъезда, он уже негромко, почти про себя, продекламировал маленький

отрывок из знаменитого стихотворения: «Темницы рухнут — и свобода вас

примет радостно у входа...» И лег на боевой курс.

Он шел со своими вещичками по городу, иногда останавливаясь,

иногда перекладывая из руки в руку портфель и чемодан, и настороженно

прислушивался к себе. Душа не рыдала. Из всех осознанных желаний самым

стойким было — побыстрее добраться до места. Но он упорно не садился в

автобус.

Мария встретила его без лишних вопросов. Забегала, закрутилась,

стала доставать чистый комплект белья, хотя было еще вовсе не так поздно;

потащила в кухню ужинать. Анечка смущенно улыбалась и тоже ничего не

спрашивала. К дяде Коле она никогда и ничего, кроме глубокого уважения и

какой-то робкой любви, не испытывала.

В кухне Мария достала из шкафа бутыль с рябиновой настойкой, и

они выпили. После второй стопки Коля неожиданно опьянел. Опьянел

настолько, что снова сам себе удивился.

— Все, Машенька,— порывисто вздыхая, сказал он сестре.— Финита

ля комедия.

— Ну и правильно, ну и правильно,— зачастила Мария, не давая брату

слишком распе-реживаться,— ты и так уже на себя не похож, зеленый весь. В

конце концов, самое главное в жизни — здоровье.

— Вы, дядя Коля, насовсем ушли? — сильно покраснев, спросила

Анечка.

— Не твое дело! — строго глянула на нее мать.— Может, насовсем, а

может, проучит как следует — и... Иди-ка, моя милая, к себе! Ну-ка, живо!

Анечка не ушла. Коля, как сквозь пелену, посмотрел на родных своих

сестру и племянницу и попросился спать.

Он заснул как провалился. Словно умер на одну ночь. Назавтра все

происшедшее с ним вечером в понедельник воспринималось им как событие,

происшедшее по меньшей мере три дня назад.

5

Во вторник утром Коля пришел на работу раньше обычного: навыка

точно рассчитывать время на дорогу из нового своего дома еще не было.

Попив чаю и послушав, о чем говорят друзья-коллеги, он взял дефектоскоп и

ушел в цех «светить» сварные швы на рубашке охлаждения шестого реактора,

которым уже с неделю занималась служба механика. Он пробыл с механиками

почти до самого обеда: работал, смотрел, как работают другие, ходил в

курилку. И вернулся бы к ним после обеда, если бы шеф не остановил этот