Домби и сын

Не лучше было ей и подъ вечеръ. М-съ Домби, совершенно одтая, уже съ полчаса ждала ее въ уборной, a м-ръ Домби парадировалъ по гостиной въ кисломъ величіи (они собирались куда-то на обдъ), какъ, вдругъ, Флоуерсъ, блдная, вбжала къ м-съ Домби и сказала:

— Извините, я, право, не знаю, что длать съ барыней!

— Какъ, что?

— Да сама не знаю, что съ ней сдлалось, — отвчала испуганная Флоуерсъ, — такія гримасы длаетъ!

Эдиь поспшила съ ней въ комнату матери. Клеопатра была въ полномъ убранств, въ брилліантахъ, въ короткихъ рукавахъ, раздушенная, съ поддльными локонами и зубами и другими суррогатами молодости; но паралича обмануть ей этимъ не удалось; онъ узналъ въ ней свою собственность и поразилъ ее передъ зеркаломъ, гд она и лежала, какъ отвратительная кукла.

Эдиь и Флоуерсъ разобрали ее по частямъ и отнесли ничтожный остатокъ на постель. Послали за докторами; доктора прописали сильныя лкарства и объявили, что теперь она оправится, но второго удара не перенесетъ.

Такъ пролежала м-съ Скьютонъ нсколько дней, безсловесная, уставивши глаза въ потолокъ; иногда она издавала какіе-то неопредленные звуки въ отвтъ на разные вопросы; въ другое же время не отвчала ни жестомъ, ни даже движеніемъ глазъ.

Наконецъ, она начала приходить въ себя, получила до икоторой степени способность двигаться, но еще не могла говорить. Однажды она почувствовала, что можетъ владть правою рукою; показывая это своей горничной, она была какъ будто чмъ-то недовольна и сдлала знакъ, чтобы ей подали перо и бумагу. Флоуерсъ, думая, что она хочетъ написать завщаніе, немедленно исполнила ея желаніе. М-съ Домби не было дома, и горничная ожидала результата съ необыкновеннымъ, торжественнымъ чувствомъ.

М-съ Скьютонъ царапала по бумаг, вычеркивала, выводила не т буквы и, наконецъ, посл долгихъ усилій, написала:

"Розовыя занавси".

Флоуерсъ, какъ и слдовало ожидать, совершенио стала втупикъ отъ такого завщанія. Тогда Клеопатра прибавила въ поясненіе еще два слова, и на бумаг явилась фраза:

— Розовыя занавси — для докторовъ.

Тутъ только горничная начала догадываться, что надъ кроватью надо повсить розовыя занавси, чтобы цвтъ лица казался лучше, когда прідутъ доктора. Хорошо знавшіе старуху не сомнвались въ справедливости этой догадки, которую она и сама скоро была въ состояніи подтвердить. Розовыя занавси были повшены, и она быстро начала оправляться. Скоро она могла уже сидть въ локонахъ, кружевной шапочк и шлафрок, съ румянами въ ямахъ, гд нкогда были щеки.

Гадко было видть, какъ эта отжившая женщина жеманится, длаетъ глазки и молодится передъ смертью, какъ передъ майоромъ. Но болзнь ли сдлала ее лукаве и фальшиве прежняго, или она потерялась, сравнивая то, что она въ самомъ дл, съ тмъ, чмъ хотла казаться, или зашевелилась въ ней совсть, которая не могла ни съ силою выступить наружу, ни совершенно скрыться во тьм, или, что всего вроятне, подйствовало все это вмст, только результатъ былъ тотъ, что она начала выказывать ужасныя претензіи на любовь и благодарность Эдии, хвалить себя безъ мры, какъ примрную мать, и ревновать Эдиь ко всмъ. Забывши сдланное условіе, она безпрестанно говорила дочери о ея замужеств, какъ доказательств ея материнской попечительности.

— Гд м-съ Домби? — спрашивала она y горничной.

— Выхала со двора.

— Выхала? Ужъ не отъ меня ли она бгаетъ, Флоуерсъ?

— Что вы! Богъ съ вами! Она похала съ миссъ Флоренсой.

— Съ миссъ Флоренсой? Да кто миссъ Флоренса? Не говорите мн о миссъ Флоренс! Что для меня миссъ Флоренса въ сравненіи со мною?

И слезы были наготов, но ихъ осушали обыкновенно блескъ брилліантовъ, персиковая наколка (ее она надла ради гостей уже за нсколько недль до того, какъ могла выйдти изъ комнаты) или вообще какая-нибудь щегольская тряпка. Но когда являлась Эдиь съ своей гордой осанкой, исторія начиналась снова.

— Прекрасно, Эдиь! — восклицала она, тряся головою.

— Что съ вами, маменька?

— Что со мною! Люди длаются съ каждымь днемъ хуже и неблагодарне; право, на свт не бьется теперь, кажется, ни одного признательнаго сердца. Витерсъ любитъ меня больше, нежели ты. Онъ ухаживаетъ за мною больше родной дочери. Право, пожалешь, что такъ молода лицомъ, иначе, можетъ быть, питали бы ко мн большее уваженіе.

— Чего же вы хотите, маменька?

— О, многаго, Эдиь!

— Недостаетъ вамъ чего-нибудь? Если такъ, такъ въ этомъ вы сами виноваты.

— Сама виновата! — возражала она всхлипывая. — Быть такой матерью, какъ я была для тебя, Эдиь! Длить съ тобою все, почти отъ колыбели! И видть отъ тебя такое пренебреженіе! Ты мн какъ будто чужая. Флоренсу ты любишь въ двадцать разъ больше. Упрекать меня, говорить, что я сама виновата!..

— Маменька, я ни въ чемъ васъ не упрекаю. Зачмъ вы все говорите объ упрекахъ?

— Какъ же мн не говорить, когда я вся любовь и привязанность, a ты такъ и ранишь меня каждымъ взглядомъ.

— Я и не думаю ранить васъ. Забыли вы наше условіе? Оставьте прошедшее въ поко.

— Да, оставьте въ поко! Оставимъ все въ поко, и благодарность матери, и любовь, и самую меня въ этой комнат! Привяжемся къ другимъ, которые не имютъ никакого права на нашу привязанносты Правосудный Боже! Эдиь! знаешь ли ты, въ какомъ дом ты хозяйка?

— Разумется.

— Знаешь ли ты, за кмъ ты замужемъ? Знаешь ли ты, что y тебя теперь есть и домъ, и положеніе въ свт, и экипажъ?

— Знаю, все знаю, маменька.

— Не хуже, какъ было бы за этимъ, — какъ бишь его? Грейнджеромъ, если бы онъ не умеръ. И кому ты всмъ этимъ обязана?

— Вамъ, маменька, вамъ.

— Такъ обними же и поцлуй меня; докажи мн, что ты сознаешься, что нтъ на свт матери лучше меня. Не убивай меня неблагодарностью, или, право, я сдлаюсь такимъ чучеломъ, что никто не узнаетъ меня, когда я опять выйду въ общество, — даже это ненавистное животное, майоръ.

И при всемъ томъ, когда Эдиь наклонялась и прикасалась къ ней холодной щекой, мать въ испуг отклонялась прочь, начинала дрожать и кричать, что ей дурно. Въ другое время случалось, что она униженно просила Эдиь приссть къ ея постели и смотрла на задумчивую дочь съ лицомъ, безобразіе и дикость котораго не смягчали даже розовыя занавси.

Дни проходили за днями; розовыя занавси алли на смертной оболочк Клеопатры и ея наряд, поношенномъ больше прежнаго, въ вознагражденіе опустошительныхъ слдовъ болзни, на румянахъ, на зубахъ, локонахъ, брилліантахъ, короткихъ рукавахъ и на всемъ костюм куклы, безъ чувствъ упавшей нкогда передъ зеркаломъ. Эти занавси были свидтелями ея невнятныхъ рчей, похожихъ на дтскій пискъ, и внезапной забывчивости, являвшейся какъ-то по собственной прихоти, какъ будто въ насмшку надъ ея фантастическою особою.

Но никогда не были он свидтелями иного тона въ разговор ея съ дочерью. Никогда не видли он улыбки на прекрасномъ лиц Эдии или нжнаго выраженія дочерней любви въ сумрачныхъ чертахъ ея.

Глава ХХХVIII Миссъ Токсъ возобновляетъ старое знакомство

Миссъ Токсъ, покинутая другомъ своимъ Луизою Чиккъ и лишенная благосклонности м-ра Домби, — ибо ни за зеркаломъ камина, ни на фортепіано не красовалось пары свадебныхъ билетовъ, соединенныхъ серебряною нитью, — миссъ Токсъ пала духомъ и была очень грустна. Нсколько времени не раздавались на Княгининомъ Лугу звуки извстнаго вальса, растенія были забыты, и пыль покрыла миніатюрный портретъ предка миссъ Токсъ въ напудренномъ парик.